Страница 12 из 64
- Вам действительно хочется иметь это ожерелье? - спросил он резко.
Она снова засмеялась, и смех ее был серебристым, звонким и веселым, но и на этот раз в нем был налет искусственности, всегда присутствовавший в ее поведении.
- Хочется? - переспросила она. - Конечно, хочется. А еще мне хочется луну с неба.
Тарвин прикоснулся к ее руке, словно перебивая ее и извиняясь за это.
- У вас оно будет, - сказал он со всей определенностью.
Она перестала смеяться и даже побледнела - такое впечатление произвела на нее его решимость.
- Что вы имеете в виду? - быстро переспросила она.
- Понравится ли оно вам? Доставит вам радость и удовольствие? Что вы готовы сделать для этого?
- На четвереньках доползти до Омахи, - ответила она с искренностью, не уступавшей его серьезности. - Нет, до самой Индии.
- Отлично, - решительно сказал Тарвин. - Тогда все улажено. Послушайте, я хочу, чтобы "Три К" остановили свой выбор на Топазе. Но вы этого тоже должны захотеть. По рукам?
- Но вы же не можете...
- Ерунда. Мое дело - сделать то, что я вам обещал. Справитесь ли вы со своей задачей?
- Вы хотите сказать... - начала она.
- Да, - кивнул он, перебив ее. - Именно так. Сможете ли вы устроить это?
Стиснув зубы и сжав кулаки, да так, что ногти вонзились в ладони, но не теряя самообладания, он ждал ответа.
Она, словно упрекая, наклонила набок хорошенькую головку и посмотрела на него. В ее взгляде угадывался вызов. Медля с ответом, она будто дразнила его надеждой.
- Как я понимаю, - сказала она наконец, мечтательно улыбаясь, - Джим всегда делает то, о чем я прошу его.
- Тогда договорились?
- Да, - ответила она.
- Давайте вашу руку
Их руки соединились, и какое-то мгновение они стояли рядом, пристально вглядываясь в глаза друг другу.
- Вы достанете его мне? Обязательно?
- Да.
- И не откажетесь от своих слов?
- Нет.
Он сжал ее руку, да так, что она вскрикнула.
- Ой! Мне больно!
- Хорошо, - ответил он хриплым голосом, отпуская ее пальцы. - Мы заключили сделку. Завтра я отправляюсь в Индию.
V
Тарвин стоял на платформе железнодорожной станции Равут и смотрел на облако пыли, скрывавшее от глаз удалявшийся бомбейский почтовый поезд. Когда он исчез из виду, нестерпимый жар, исходивший от щебенчатой насыпи, начал донимать его, и Ник, сощурившись, обратил свой взор на край, куда прибыл - на Индию.
Проехать четырнадцать тысяч миль оказалось до смешного просто. Сначала он почти неподвижно лежал в корабельной каюте, потом, сняв пиджак, в одной рубашке, растянулся на кожаном диване в поезде, который доставил его из Калькутты в Равут. Если это путешествие и можно было назвать долгим, то лишь потому, что перед глазами у него больше не было Кейт, зато он все время думал о ней. Но разве ради этого он приехал сюда - ради того, чтобы лицезреть безлюдную желтую пустыню Раджпутана и уходящие вдаль рельсы? От этой пустоты у него дрожь пробежала по коже. Он понял, что на станции Равут давно поставили крест. Станцию покинули навсегда, и ощущение это усиливали парящие повсюду запустение и заброшенность. На всем лежала какая-то кладбищенская печать. Мрачная основательность станционного здания, построенного из пиленого камня, прочная, камнем же выложенная платформа, выведенные с математической аккуратностью буквы названия станции - все это не вселяло никакой надежды на лучшее будущее. И даже новая железнодорожная линия не спасла бы этот транснортный узел.
Честолюбия он был лишен напрочь. Это место принадлежало правительству. И куда ни глянь, нигде ни зеленой травинки или листка, ни одной изогнутой линии, радующей глаз, ничего, что сулило бы продолжение жизни. Лишь розовато-лиловое ползучее растение, что часто встречается вблизи железнодорожного полотна, уныло погибало от недостатка человеческого участия и внимания.
Однако от сильной тоски по родине Тарвина спасло здоровое человеческое негодование. Толстый темнокожий мужчина, одетый во что-то белое и полупрозрачное, в черной бархатной шапочке, вышел из станционного здания. Местный житель, он же здешний железнодорожный начальник, обратил на Тарвина не больше внимания, чем на окружающую безжизненную природу: в сторону Ника он попросту не взглянул. В Тарвине проснулось нечто похожее на сочувствие к бунтовавшему Югу*.
- Когда пойдет следующий поезд на Ратор? - спросил он.
- Нет никакого поезда, - ответил человек, тщательно подбирая слова и делая между ними паузы. Его речь звучала отрешенно и безлично, как звук фонографа.
- Нет поезда? А где у вас расписание? Где путеводитель? Где указатель?
- Совершенно нет - абсолютно нет - никакого поезда.
- Тогда какого дьявола вы тут сидите?
- Сэр, я начальник этой станции, а здесь запрещается богохульствовать в разговоре со служащими этой компании.
- Ах вот как, начальник станции? Значит, запрещается, да? Так вот, друг мой, слушайте меня, вы, начальник станции, где даже поезд не останавливается, а надо выпрыгивать на ходу... Если вы дорожите своей жизнью, то говорите немедленно, как добраться до Ратора - ну же!
Человек молчал.
- Так что же мне делать? - возопил Запад.
- А мне почем знать? - ответствовал Восток.
Тарвин уставился на темнокожее существо в белом, оглядывая его снизу начиная с хороших кожаных туфель и ажурных носков, натянутых на толстые икры, и кончая черной бархатной шапочкой. Взгляд восточного человека, бесстрастный и невозмутимый, как величественные фиолетовые горы, возвышавшиеся за станцией, заставил его на мгновение задуматься, стоило ли ради Кейт и ради Топаза приезжать сюда. Эта богохульная мысль, говорившая об утрате веры и крепости духа, только мелькнула в душе и исчезла.
- Ваш билет, пожалуйста, - сказал бабу*.
Чем дальше, тем хуже. Выходит, борись, отчаивайся, люби да хоть умирай у его ног, это существо будет лишь равнодушно исполнять свои обязанности, отбирая билеты у пассажиров.
- Слушайте-ка, вы, - крикнул Тарвин, - мошенник в начищенных штиблетах, вы, желтоглазая алебастровая колонна... - Но продолжить он не смог - его речь превратилась в крик отчаяния и ярости. Пустыня равнодушно поглотила все звуки, а бабу с ужасающим спокойствием повернулся спиной к Тарвину, прошествовал в станционное здание и закрыл дверь за собой.