Страница 2 из 10
-- Джу, ты маму не забыла?
-- Нискоечки, -- говорила Джуди.
-- И никогда в жизни не забывай, а то мне рыжий капитан-сахмб наделал голубейчиков из бумаги, а я тебе не дам.
И Джуди добросовестно обещала, что не забудет маму "никогда на свете".
Много, очень много раз обращены были к Панчу слова этого маминого заклинания, и с настойчивостью, нагонявшей на мальчика оторопь, то же самое твердил ему папа.
-- Ты непременно поскорее выучись писать, Панч, -- сказал как-то папа. -- Тогда мы в Бомбее сможем получать от тебя письма.
-- Я лучше буду заходить к тебе в комнату,--ответил Панч, и папа поперхнулся.
Папе с мамой в эти дни ничего не стоило поперхнуться. Примется Панч распекать Джуди за забывчивость -- и готово, поперхнулись. Начнет, развалясь на диване в меблированной саутгемптонской квартире, расписывать в розовых и золотых тонах свое будущее -- опять поперхнулись, а стоит Джуди сложить губки для поцелуя -- тем более.
Много дней странствовали эти четверо по белу свету, и Панчу некому было отдавать приказания, и ничего было не поделать, что так отчаянно мала Джуди, и все тянуло поперхнуться серьезных, озабоченных папу и маму.
-- И где только наша карета-гхари,-- спрашивал Панч, когда ему вконец опротивело тряское сооружение на четырех колесах, увенчанное горой тюков и чемоданов.-- Ну где? Эта штуковина так тараторит, что мне словечка не вставить. Где же наша карета-гхари? В Банд-станде, когда еше мы не уезжали, в нее сел Инверарити-сахиб и сидит. Я спрашиваю, зачем это, а он говорит, она моя. Я говорю ему -- он хороший, Инверарити-сахиб, -- я подарю вам ее, только вам, наверное, слабо продеть ноги в лопоухие петли у окошек? Он говорит -- слабо и смеется. А мне -- не слабо. Я и в эти продену. Вот, глядите! Ой, а мама опять плачет! Ну откуда я знал. Мне не говорили, что так нельзя.
Панч выпростал ноги из петель наемной кареты, дверца распахнулась, и вместе с каскадом свертков он выпал на землю у ворот безрадостного на вид особнячка -- дощечка на воротах гласила "Даун-лодж". Панч поднялся с земли и обвел дом неодобрительным взглядом. Даун-лодж стоял у песчаной дороги, и ветер тронул холодными пальцами голые до колен ноги мальчика.
-- Поехали отсюда, -- сказал Панч --Здесь некрасиво.
Но мама, папа и Джуди уже вышли из кареты, и все вещи уже вносили в дом. На пороге стояла женщина в черном, она широко растянула в улыбке растресканные, сухие губы. За ней стоял мужчина, большой, сухопарый, седой, хромой на одну ногу, за ним -- черный, елейной наружности малый лет двенадцати. Панч оглядел троицу и бесстрашно шагнул вперед, как привык делать в Бомбее, когда приходили гости, а он играл на веранде.
-- Здравствуйте, -- сказал он -- Я -- Панч -- Но все они смотрели на вещи -- то есть все, кроме седого, тот поздоровался с Панчем за руку и сказал, что он "бравый малец". Поднялась беготня, со стуком ставили на пол дорожные сундуки, и Панч свернулся на диване в гостиной и стал обдумывать положение вещей.
-- Не нравятся мне эти люди,-- сказал Панч.-- Но это ничего. Мы скоро уедем. Мы всегда отовсюду скоро уезжаем. Хорошо бы сразу назад в Бомбей.
Однако его желание не сбылось. Шесть дней мама плакала, а в промежутках показывала женщине в черном всю одежду Панча -- непростительная, с точки зрения Панча, бесцеремонность. Впрочем, может быть, это новая белая айя, думал Панч.
-- Ее велят звать тетя, а не роза, по секрету рассказывал он Джуди,-- а она меня не зовет сахиб. Просто Панч, и все. И так видно, что не роза, но что значиг тетя?
Джуди не знала. Они с Панчем и не слыхивали, что это за зверь такой -тетя. В их мироздании был папа и была мама, они все знали, все позволяли и всех любили -- даже Панча, когда ему в Бомбее по пятницам стригли ногти и он тут же бежал в сад и наскребал себе под них земли, а то пальцам "чересчур ново на концах", как объяснял он меж двумя шлепками шлепанцем вконец потерявшему терпение отцу.
Повинуясь смутному чутью, Панч предпочитал при женщине в черном и черном малом держаться поближе к родителям. Они не нравились ему. Ему был по душе седой, который изъявил желание именоваться "Дядягарри". Встречаясь, они обменивались кивками, а один раз седой показал ему кораблик, на котором, как на взаправдашнем корабле, поднимались и опускались паруса.
-- Это модель "Бриза" -- малютки "Бриза", который был один незащищен в тот день под Наварином, -- последние слова седой промолвил нараспев и впал в задумчивость. -- Вот будем ходить вдвоем гулять, Панч, и я гебе расскажу про Наварин, только кораблик трогать нельзя, ведь это "Бриз".
Задолго до того, как состоялась их совместная, первая из многих, прогулка, Панча и Джуди студеным февральским утром подняли на рассвете с постели прощаться -- с кем бы вы думали? -- с папой и мамой, которые на этот раз плакали оба. Панч никак не мог окончательно проснуться, а Джуди капризничала.
-- Не забывайте нас, -- молила мама -- Ох, маленький сын мой, не забывай нас и смотри, чтобы Джуди тоже помнила.
-- Я Джуди и так говорил, чтобы помнила, -- сказал Панч, стараясь увернуться от отцовской бороды, щекочущей ему шею. -- Тыщу раз говорил -сорок одиннадцать тыщ. Но Джу такая маленькая -- совсем еще маленький ребеночек, правда?
-- Правда, -- сказал папа -- Совсем ребеночек, и ты с ней должен хорошо обращаться и выучиться поскорей писать, и... и...
Панч опять оказался в постели. Джуди сладко спала, внизу загромыхала карета. Папа с мамой уехали. Не в Насик, Насик за морем. Наверняка куда-нибудь поближе, и -- опять-таки наверняка -- они вернутся. Возвращались же они, когда бывали в гостях, возвратился же папа, когда уезжал с мамой в какие-то "Снега"; а Панч и Джуди оставались у миссис Инверарити в Марин-лайнз. Значит, они и теперь обязательно приедут назад. И Панч уснул, а когда проснулся, было настоящее утро, и черный малый встретил его сообщением, что папа и мама уехали в Бомбей, а их с Джуди "насовсем" оставили в Даун-лодже. Тетя, а не роза, в ответ на слезную просьбу подтвердить, что это не так, сказала, что Гарри говорит правду, а вот Панчу не мешало бы перед тем, как ложиться спать, аккуратно складывать снятые вещи. Панч ушел и залился горючими слезами, а с ним -- Джуди, ибо в ее белокурой головке, его стараниями, уже забрезжило представление о том, что такое разлука.