Перевал

— Уймись! Не то я тебя угомоню!

Исусик притих.

Илька убрал со стола кружки, хлеб, сахар и, смахнув тряпкой крошки, присел возле печки, в сторонке. Сплавщики долго молчали. Первым поднялся Сковородник и, отыскивая глазами фуражку, буднично проговорил, как о давно решенном:

— Без лотка нам не обойтись!

Мужики с облегчением поднялись, заговорили о том о сем и стали собираться на работу.

За перевалом — дом

Плот спустили к самому затору, и началась работа, непонятная для Ильки. Сплавщики почему-то не выдергивали бревна из затора и не спускали их вниз по течению, а наоборот, топили лесину за лесиной, втыкали их, как клинья. Река грудью навалилась на затор, перегородивший ее путь. Лес шевелился, скрежетал, сжимался. Вода поднималась, пенилась, хлестала в берега, с ревом устремлялась между бревен. Сплавщики же, нет чтобы дать ей ходу, как это делали обычно, — заклинивали щели лесинами, вспруживали реку. Вода бугрилась, рвалась и свирепела все больше.

Плот, учаленный за скалу, покачивало все сильней и сильней. Мелко дрожал натянутый, как струна, цинковый трос, поскрипывали стены барака, хлюпала под полом вода, по столу каталась кружка.

А сплавщики метались по затору, который сжимался, грудился, делался плотнее. Сегодня за командира был Сковородник. Он тыкал багром в одно место, в другое, и туда вдавливали бревна, ставили на попа. С багром в руках Сковородник все еще, как будто вяло, расхаживал по затору, перепрыгивал в лодку и толкался в ней от одного берега к другому. В этот день он больше обычного матерился. Только потому и мог заключить Илька, что Сковородник волнуется, строя какую-то наихитрейшую сплавщицкую штуковину.

К полудню реку точно взнуздали. Она бешено вскидывалась на бревна и скалы, бросала клочья пены, как загнанная лошадь. Даже длиннохвостые береговые синички боялись садиться на бревна. Грохотал, ярился порог Ревун, державший на горбу своем вспухшую, ощетинившуюся тучу леса. Гул, нарастая, разносился вдоль Ознобихинского перевала. Выше затора вода все прибывала и прибывала.

Плот укрепили еще одним цинком.

Чуть подрагивала земля. С гор то и дело лавиной сыпался камешник, гремя о бревна.

Илька уже начал догадываться, что сплавщики нарочно запрудили реку. Стало быть, они хотят поднять древесину, сорвать ее с места, и тогда волной помчит бревна вперед, смоет на пути другие заторы и мелкие торосы.

Во время обеда необычно возбужденный Сковородник черпал похлебку, радостно слушал, как гудит река, и довольнехонько ухмылялся:

— Шу-мит, шу-ми-ит! Осатанел Ревун! — И, показывая ложкой в сторону затора, добавил: — С лотком, Трифон, ничего не выйдет. Лоток надо делать середь затора, чтобы слив воды был в стрежь. Тогда бревна летят в дыру, как пули. А тут ямина у правого берега, и весь слив воды туда. Один выход: забить эту яму, и тогда лес подымет…

Трифон Летяга и все сплавщики слушали внимательно. Слушал и мальчишка. Слушал и дивился. Ведь думал он, что на казенке всех знал до последней косточки. Оказывается, нет. Вон Сковородник-то какой смекалистый! Дядя Трифон и тот соглашается с ним и подчиняется ему.

Два дня забивали сплавщики яму бревнами у правого берега. Обвалился с бревен и чуть не утонул дядя Роман. Сильно поранил руку Азарий. Но оба они ушли на работу. В эти дни даже Исусик не ныл и не скулил. Все были взвинчены, у всех лихорадочно блестели глаза.

Многое зависело от того — сумеют или не сумеют сплавщики поднять лес искусственным паводком.

Они его подняли!

Лес затрещал и двинулся в потемках. Дрогнула ночь. Зашумела еще сильнее и злее прорвавшаяся река, рявкнул сбросивший со своей спины тяжкий груз порог Ревун. Дрожали горы, и беспрерывно сыпался в воду камешник. Жутко закричал вспугнутый канюк и слепо ринулся в темноту.

«Бум! Бум! Бум!» — набатом доносились из ночи удары бревен об утесы.

Лес прорвался, лес пошел!

— Ай да мы, спасибо нам! — орал Дерикруп.

— Одолели! — будто свалив гору с плеч, выдохнул Сковородник.

— Сила силу ломит! Помогла Пресвятая! — радовался Исусик.

— Вот ради чего я живу! — ликовал дядя Роман.

Дяде Роману стали подпевать, подсвистывать. Он неожиданно выхватил из темноты счастливо рассыпавшегося в смехе Ильку, потащил его к костру, и они пустились вместе в пляс.

— Ну, связался черт с младенцем! — рассмеялся Трифон Летяга и с фонарем помчался к затору.

Мужики увязались было за ним, но он строго приказал всем отдыхать.

Бригадира не было всю ночь. Он пришел под утро и произнес коротко:

— Все, хлопцы, спать!

Трифон Летяга с трудом добрался до нар, не раздеваясь, упал и тут же уснул.

Илька проснулся раньше всех. Он вышел из барака и посмотрел на реку. Она снова обмелела и трепыхалась на оголившихся камнях. Но какая же она сделалась мелкая, раздражительно суетливая! Наподобие льдин, оставшихся после ледохода, по берегу еще белели кучки бревен. Но это уже были остатки. Весь основной затор подняло и далеко унесло вниз.

Днем сплавщики делали зачистку у последнего поворота Ознобихиыского перевала, и снова над рекой понесся надорванный, дрожащий, но неунывающий голос дяди Романа:

Бригада подхватывала:

Опять голос дяди Романа:

И все разом:

И дальше в эту бесконечную, сочиняемую на ходу песню вплетались такие ядреные слова и скоромные шутки, что хоть стой, хоть падай. Черные, острокрылые стрижи высыпали из своих норок, тучей мошек носились кругами и возмущенно взвизгивали.

А казенка плыла вперед и вперед, оставляя за собой перевалы, пороги, шивера. Плот обгоняли бревна, исклеванные баграми сплавщиков.

Прощайте, добрые люди!

Много верст прошли сплавщики, много мысов обогнули, а вдали, то призрачно синея, то проступая сквозь завесь дождя или четко вырисовываясь на закате, все еще видна темная гряда.

Там, за этой темной грядой, за горбатыми горами осталось Илькино, пока еще маленькое, прошлое. Впереди была какая-то другая жизнь. Он представлял ее себе просто. Будет жить у бабушки и у дедушки, будет учиться в школе, играть с ребятами — вот и все.

Но люди в артели были уже умудрены временем, они уже умели заглядывать в будущее, пытались хотя бы на ощупь определить нужную Ильке дорогу и подтолкнуть его на нее. Они-то, понимали, что бабушка и дедушка на земле недолговечные жильцы.

Трифон Летяга как-то спросил у Ильки, кем он собирается быть, — когда вырастет.

Мальчишка, не задумываясь, ответил:

— Рабочим.

Бригадир посмотрел мимо Ильки на лесистые горы, уже подернутые желтизной, и после долгого раздумья с расстановкой заговорил:

— Рабочим быть — тоже дело мудреное, силенка требуется, да и характер потверже. Рабочим земля держится. — Трифон докурил папироску, бросил ее в воду и, проводив глазами окурок, продолжал: — Но ты видел, чем мы работаем? Теми же самыми баграми, какими еще при царе Горохе вояк с коней стаскивали. А ведь на нашей земле ба-альшие дела, и баграми да топорами их несподручно ворочать. Ученые люди нам сейчас нужны, чтобы придумывали они разные машины, полегченье делали нашему труду. Я и сам нынче думаю за учебу браться, чтобы и в политике мировой разбираться, и бригадой или там участком руководить по-правильному. А тебе, Илька, и вовсе без школы нельзя. Может, выучишься да изобретешь такую машину, которая сама будет стаскивать лес с берегов, разбирать заломы. И мы обязательно будем всем говорить: «Вот Илька молодец! Не зря хлеб ел. Видел он, как мы маемся, суставы вывертываем и тонем иной раз целыми артелями…»