Страница 66 из 99
— А при чем тут хулиганство? — подслеповато щурясь, спросил архивариус. — Все бы так хулиганили!..
— Но Бога ради! — воскликнул Мак Кехт. — Он же превращается во все!..
— Мне странно слышать это от Туата Де Дананн, — колко заметил Мак Кархи.
— Я бы слова не сказал, но там же кругом читатели! — слабо возразил доктор. — Вчера напротив девочки сидели, пытались сделать конспект по медицине. Бервин же меняет облик пятнадцать раз за минуту, рядом с ним невозможно заниматься!..
— Скажите своим девочкам, что, когда занимаешься, не вредно иногда бывет сосредоточиться на учебнике, а не пялиться на то, во что превращается твой сосед. Пришел заниматься, так занимайся. И нечего глазеть по сторонам, — сказал Мак Кархи так резко, что сам удивился.
— Мне очень нравится ваш новый тон, Оуэн, — встрепенулся Мерлин. — Я даже не подозревал за вами способности выпускать когти такой длины. Видимо, Бервин действительно чего-то стоит, если при нападках на него у вас появляются интонации настоящего преподавателя.
Сюань-цзан сидел под корявой шелковицей возле Башни Сновидений, переименованной им в Башню Западных Облаков, и диктовал трем своим ученикам, с величайшим вниманием глядя на то, что выводили их кисти на кусках выцветшего, застиранного шелка:
Черты ваших иероглифов, Тангвен, настолько зыбки, что похожи на бамбук, едва прорисовавшийся в тумане. Боюсь, вы слишком жидко развели тушь. Ваш иероглиф «сяо» так слипся с иероглифом «лу», Эльвин, как будто двое влюбленных жмутся друг к другу, укрывшись от дождя под деревом фэн. Вертикальные черты ваших иероглифов, Афарви, отклонились от вертикали, подобно лианам, колеблемым осенним ветром в Шаннань под тоскливые крики обезьян.
В это время учитель увидел, как к нему приближается важное лицо, в котором он распознал чиновника высокого ранга. Он быстро уменьшил всех троих учеников и спрятал их в рукав, затем выпрямился и спокойно посмотрел прямо перед собой.
— Это вы приглашенный профессор из Китая? — спросил Зануцки.
— Да, я Чэнь Сюань-цзан, ничтожный ценитель поэзии, особыми способностями не отличаюсь и об упомянутой вами степени цзюйжэня могу только мечтать.
— Вы, вероятно, прибыли к нам со своими собственными методиками и вряд ли удосужились познакомиться с нашими методическими требованиями и разработками? Сколько я наблюдал вчера за вашими учениками в библиотеке, они все время писали один и тот же иероглиф. Но эффективность такого преподавания, как правило, невысока. Надо побольше теории, надо побуждать студентов к самостоятельному рассуждению!
— Чтобы проникнуть в суть вещей путем созерцания, — отвечал Сюань-цзан, — нужно быть не простым смертным, а жителем небесных чертогов. Скажу прямее — с одного взгляда на иероглифы выучиться писать их под силу одному лишь Будде да, может быть, парочке бодисатв. Мои же ученики только-только выучились держать кисть и растирать тушь. Где уж тут позволить им рассуждать о дэ и жэнь!
— Сейчас разработано множество прекрасных интенсивных методик, — сказал Зануцки. — Вы, по всей видимости, слабо знакомы с состоянием современной методологии. Курс-интенсив при обучении языку совершенно себя оправдал. Сегодня они пишут иероглифы, завтра уже…
— Читают сутру, — подсказал Сюань-цзан.
— Да, а послезавтра…, — Зануцки, перебирая пальцами, подыскивал слова.
— Возносятся на небо, — снова помог ему Сюань-цзан.
— По поводу неба, — сказал после некоторого молчания Зануцки. — Любая попытка втянуть молодежь в какую-либо секту повлечет за собой целый ряд неприятных для вас последствий, — это я обещаю вам лично.
— Мой досточтимый собеседник, очевидно, подобно небесному князю Ли, наделен властью сначала казнить, потом докладывать, — вежливо отвечал Сюань-цзан.
— Что случилось, учитель? — спросили Тангвен, Эльвин и Афарви, едва выйдя из рукава.
— Я беседовал сейчас с очень влиятельным человеком, и, судя по тому, что я узнал от него, вам всем следует сложиться, купить гроб, преподнести его в знак почтения мне, вашему наставнику, и разойтись по домам, — безмятежно сказал Сюань-цзан. — Сперва он дал мне понять, что вместо обучения письму мы должны, не откладывая, переходить прямо к познанию дао, затем — что всякое упоминание о дао в этом государстве карается законом. Полагаю, что в стране, где царит такая неразбериха, никому не будет вреда, если я продолжу преподавать вам уставной почерк кайшу?
— Ваша проницательность, учитель, подобна в некотором роде рентгену, — сказал Эльвин.
— Каким образом получилось, что вы, не будучи британским подданным, занимаете здесь постоянную должность? — спросил Зануцки, с удовольствием разглядывая архивариуса Хлодвига, показавшегося ему образцом солидности и адекватности.
— По личному приглашению директора. Мы познакомились с господином директором случайно, столкнувшись в Дрездене, у Черных ворот, в прескверную погоду: он одолжился у меня табаком и, видя, как моя табакерка поеживается от холода, немедля пригласил меня на стаканчик глинтвейна, где мы и заключили с ним вечный дружеский союз. Ему особенно полюбилась моя крестница, Эрменгильда, — он даже заточил ее жениха в чернильницу и до конца вечера танцевал только с ней.
— Заточил… в чернильницу?
— О, временно, временно! Но затем меня постигло несчастье: я потерял свое место в Дрезденском городском архиве, где служил много лет, — поверите ли, из-за сущего пустяка. В ночь, когда я должен быть дать особенный фейерверк в честь визита господина градоначальника Шлосса, я по недосмотру выпалил в воздух господами племянниками нашего начальника канцелярии. Это были премиленькие золотистые дракончики, они свернулись в жерле пушек калачиком, задумав свою шалость, и они вертелись и резвились в воздухе ничуть не хуже огненных цветов, но все же мне отказали от места. А ведь я тысячу лет до того служил верой и правдой, и ни одна рукопись никогда не жаловалась на меня господину начальнику канцелярии! И вот, когда я, в полном отчаянии, танцевал в Вене на балу в честь новоселья моего кузена в его подземном дворце, Мерлин и предложил мне запросто должность хранителя архива в своей школе, на что я, разумеется, с радостью согласился, ибо мои перламутровые пуговицы, которые в действительности вовсе не пуговицы, знаете ли, уже начали шептать мне: «Соглашайтесь скорее, господин архивариус, не прогадаете!» «В память о вашей любезности, когда вы угостили меня табачком, милейший Хлодвиг, я оставлю это место за вами сколько пожелаете, ведь вы тогда спасли мне жизнь». Вот что сказал мне господин директор школы.
И архивариус зажмурился, стараясь получше припомнить все подробности той встречи.
Затем на переаттестацию был вызван Змейк. Когда он сел напротив комиссии, его для начала попросили детально рассказать, где, когда и как он сам получил в свое время образование.
— Начала образования я получил в доме своего отца. Моей семье свойствен достаточно патриархальный уклад, и с раннего детства моя свобода была, как тому и следует быть, существенно ограничена. Шесть лет, между семью и тринадцатью годами, я провел… в одном закрытом учебно-религиозном заведении, — сказал Змейк. — Однажды я вынужден был убить в силу стечения обстоятельств одного из высоких гостей школы, — слегка осовевшие было методисты встрепенулись. — От этой истории я вас избавлю, так как детали ее малоаппетитны. После этого меня отозвали, и я снова вернулся в родительский дом. Мой отец был в целом доволен моими успехами и, по совету друзей семьи, отправил меня для продолжения образования в Элевсин.