Школа в Кармартене

— Ты думаешь, Миах знал что-то, чего не умел бы Мак Кехт? — странно спросил Гвидион, обхватывая себя за плечи и кладя локти на спинку кровати.

— Ты знаешь, сделать протез, пусть даже такой необыкновенный, — это совсем не то, что отрастить новую руку! — запальчиво воскликнул Ллевелис.

— А ты когда-нибудь слышал о том, чтобы человеческие конечности регенерировали? — медленно спросил Гвидион, поднимая на Ллевелиса какой-то туманный взгляд.

Ллевелис прикусил язык.

— О Господи! — сказал он после долгого молчания. — Что ты имеешь в виду?

— Мак Кехт может все то же, что и Миах. Но он не позволяет себе нарушать законы природы. Врач же не имеет права преступать пределы естественного… Вот почему травы в руках Миаха с барельефа не используются в медицине!..

— По-твоему, то, что он отрастил Нуаду руку, бог знает какое преступление? — сощурился Ллевелис.

— Человеку нельзя отрастить новую руку, Ллеу. Ей-же-ей, поверь моему слову, никак. И потом: Миах же начал воскрешать. Смотри: «В отсутствие Диана Кехта Миах пел над источником Слане, и погружались в источник смертельно раненые воины, и выходили из него невредимыми, и вновь шли в бой». Мак Кехту пришлось убить Миаха, не хотелось, а пришлось. Как ты думаешь? Он его, небось, любил до умопомрачения, все детство на руках таскал, попу ему вытирал, слюнявчик подвязывал…

— Мак Кехт может воскрешать?

— Теоретически может, Ллеу. Думаю, он в жизни и комара не воскресил. Нельзя же. И если кто-то из учеников такое делает, в общем-то, учитель обязан, конечно, собравшись с мыслями, его это… убить все-таки. Законы природы не должны нарушаться. Но собственного сына… я бы не смог. Как подумаю, что кругом люди такого масштаба!.. — Гвидион махнул рукой. — И эти слова: «Если нет больше Миаха, останется Аирмед». Ты их как понял?

— Ну, как? — сказал Ллевелис. — Ясное дело. «Раз нет больше сына, то хоть дочь останется».

— А по-моему, не в том дело. Аирмед разложила травы по их свойствам, потому что собиралась оживить Миаха, так? А Мак Кехт смешал травы, чтобы не дать ей этого сделать. Потому что иначе пришлось бы убить и ее.

Ллевелис хотя и восхитился в конце концов, однако вывел из всего заключение в своем духе:

— Подумать только, что вся школа бегает к Мак Кехту с каждой пустяковой царапиной, и он беспрекословно смазывает все это зеленкой!…

Он хотел, видимо, сказать: «…в то время, как у него у самого в душе такая рана», — но ограничился четким плевком в заросли одуванчиков.

— Профилактика чумы, — скучным тоном диктовал Змейк. — Карантинирование кораблей, идущих из эндемических очагов. Противочумные мероприятия в портах. Изоляция больных и лиц, соприкасавшихся с ними. Дезинфекция, дезинсекция и дератизация.

Последние два предложения Гвидион не в состоянии был записать, потому что с ужасом смотрел, как из камина выпало несколько углей, от них загорелся край ковра, огонь пополз к креслу и близок был уже к ниспадавшей складками на пол мантии Змейка. Привлечь внимание Змейка к этому факту Гвидион не решался, так как для этого пришлось бы его перебить, а прерывание речи учителя в моральном кодексе Гвидиона находилось где-то между плевком на алтарь и пощечиной главе государства. Но волнение снедало его.

— Извините, что перебиваю вас, учитель, — не выдержал наконец Гвидион, — но к вашей мантии подбирается огонь.

Змейк, не переставая диктовать, кинул беглый взгляд на полоску пламени на ковре. «Не сейчас, — сурово сказал он, — я занят». Под взглядом Змейка огонь попятился, вновь повторил пройденный путь и убрался назад в камин.

Рот Гвидиона так и открылся. Змейку подчинялась стихия огня. Еще немножко поразмыслив, Гвидион понял, почему огонь горел в кабинете Змейка постоянно и часто — при открытом окне. Огонь был у Змейка домашним животным. Гвидион мысленно плюнул, осознав, как он выглядел со своим предостережением: огонь всего-навсего подлизывался к Змейку, он хотел забраться к нему на колени и, может, потереться о его щеку. Если бы огонь был кошкой, то, подбираясь к мантии Змейка, он бы мурлыкал. Собственно говоря, он и потрескивал… Гвидион утер пот со лба и стал торопливо записывать со слов Змейка первичные противочумные мероприятия в портах.

— А что такое дератизация? — спросил он.

Змейк задумался на долю секунды и сказал:

— Обескрысивание.

Первый курс собрался в западном дворике недалеко от дома Финтана и пытался рассчитаться для игры в светоч знаний с помощью считалки, вынесенной Керидвен из ее сумбурного детства в Каэрлеоне:

— Слушайте, почему это я должен быть за Кромвеля? — искренне возмутился Фингалл МакКольм. — Вы что, других считалок не знаете? Как у вас язык поворачивается произносить имя Кромвеля при том, что он творил в Шотландии! Иан МакКольм, прапрадед моего прапрапрадедушки, был повешен, утоплен, колесован, четвертован и сожжен в одно и то же время за то, что…

— Можно подумать, он в Уэльсе что-то другое творил! — живо воскликнули Эльвин, Бервин и Афарви. — Не надо потрясать своими национальными бедами! Все пострадали. А в Ирландии что при нем было, — вон спроси у Мак Кархи!

Шедший мимо Мак Кархи побледнел и сказал, что он не будет рассказывать подробности в присутствии девочек, но что, в общем, после борьбы Кромвеля с еретиками население Ирландии сократилось примерно на две трети. После этого решили лорда-протектора вообще не упоминать, а считалку выбрали нейтральную —

«Мирддин Эмрис с длинным носом подошел ко мне с вопросом».

Игра в светоч знаний представляла собой паломничество к оракулу. Человек, назначенный светочем, с закрытыми глазами выбирал себе жрецов. Паломники толпились у входа в храм и расплачивались со жрецами старинными римскими монетами, которые в последнее время ходили по рукам в изобилии, поскольку их в огромном количестве находили старшеклассники, двигавшие во дворе отвал в рамках семинара по археологии. Паломники искали совета оракула. Купец спрашивал, когда будет попутный ветер для его кораблей. Старая женщина выбирала, на ком бы ей женить сына. Молодая хлопотала, как бы отравить мужа. Оракулу вопросы не сообщались. Затем светоч знаний в ответ на неизвестный ему вопрос изрекал стихотворную сентенцию. Делом жрецов было интерпретировать прорицание, обычно не идущее ни к селу ни к городу. При этом участникам игры нельзя было улыбаться и думать дольше, чем горит спичка. «Как мне найти управу на незнакомца, который хочет отсудить у меня фамильные драгоценности под тем предлогом, что он будто бы мой родной брат?» — спросил с поклоном Горонви. Лливарх, бывший светочем знаний, понятия не имея, о чем его спрашивают, тут же брякнул, не задумываясь: «В подполе крысу найди и, мелко табак истолокши, в нос этой крысе насыпь, — пусть она крепко чихнет». Жрец Лливарха Дилан быстро проговорил: «Оракул возвестил, что тебе, уважаемый, следует подмазывать судей, щедро угощая их вином, табаком и заморскими кушаньями, — вот тогда твоя тяжба сразу пойдет на лад». Кое-кто расхохотался и вышел из игры.

Очередища к оракулу привлекала случайно идущих мимо людей, которые, не участвуя в игре, как раз брали и спрашивали о самом наболевшем. Расчет был на то, что произвольный ответ оракула вдруг надоумит, что делать. Сейчас, например, к жрецам оракула подобралась Финвен и шепотом спросила: «А что обо мне думает доктор Мак Кехт?» Лливарх, не слышавший вопроса, а только получивший толчок в бок, поерзал на своем пьедестале и изрек: «Трудно бывает постичь мысли мудрого мужа: многообразней они, чем полагает профан». «А-а», — сказала Финвен и отправилась дальше по своим делам.