Страница 9 из 90
Речь шла прежде всего о молодых слушателях. Расскажу в связи с этим об одном тогдашнем концерте Николая Тюрина. Он состоялся в большом - тысячи на полторы-две человек - зале Дворца культуры МАИ, где тогда проводилась целая серия концертов "по абонементу", на которых поочередно выступали чуть ли не все "кумиры" - от Аллы Пугачевой до Булата Окуджавы, и зал всегда бывал полон. "Распорядитель" этих концертов был давно мне знаком, и удалось посвятить один из них Николаю Тюрину. Уже хорошо зная, что происходит во время его выступлений, я обратился к чисто "молодежному" залу со словами о том, что они услышат сегодня нечто совершенно им не знакомое, им предстоит получить три бесценных дара, три "сюрприза".
Во-первых, говорил я, вы услышите пение, между тем как до сих пор (тут я позволил себе подразнить аудиторию) вы слушали выкрики, завывания, взвизги, хрипение, пускание слюней в микрофон и т.п., но не пение. Во-вторых, вы услышите нечто такое, о чем вы тем более не имеете представления,- русское пение. Поначалу оно будет звучать для вас, вполне вероятно, как нечто странное, даже экзотическое, но не торопитесь: на пятой или шестой песне (так и было на предшествующих тюринских концертах) в вас пробудится генетическая память, и вы поймете, что слушаете ваше, родное, кровное, необходимое, как воздух...
К этому моменту в зале уже нарастал недовольный гул, грозящий превратиться в проклятия по адресу "поучающего" оратора. И я, сказав, что о третьем сегодняшнем совсем уж бесценном даре сообщу позже, и еще раз попросив не спешить с оценкой пения, а прослушать сначала хотя бы четыре-пять песен, вызвал на сцену Николая Александровича.
Встретила его, как говорится, жидкими аплодисментами наиболее вежливая часть зала. Но я оказался целиком прав. После пятой или, может быть, шестой песни обрушился настоящий шквал рукоплесканий, и затем уже они каждый раз занимали почти столько же времени, сколько предшествующая им песня...
Это продолжалось более часа, и я решил дать отдохнуть Николаю Александровичу и завел речь о русской песне, предложив присылать записки с вопросами. Одна из первых была, помню, такой: "Почему мы не слышали до сих пор Николая Тюрина?" В ответ я стал говорить примерно то же, что написано в этой статье. Но через какое-то время пришла записка, предназначенная находившемуся также на сцене распорядителю, но по ошибке переданная мне. Какой-то близкий знакомый распорядителя обращался к нему с решительным требованием прекратить мою речь и пригласить на сцену певца. И, зачитав вслух эту записку, я сказал, что она доставила мне наибольшее удовлетворение...
После этого я объявил, что сейчас зал получит третий, совсем уж бесценный дар. Хотя строители не заботились об акустике, я все же попрошу Николая Александровича не пожалеть себя и спеть одну песню без микрофона, дабы вы услышали чудо русского пения без в какой-то степени нивелирующего посредства электроники. И это пение вызвало уже настоящий взрыв восторга и просьбы вообще убрать микрофон,- но я все же поставил его на место, ибо тюринский голос надо было беречь...
Главный смысл этого рассказа о концерте Николая Тюрина в том, что достаточно широко распространенное мнение о необратимой отчужденности молодежи от "традиционной" русской песни - заведомая ложь. Верно другое уже два или даже три поколения молодых людей не имели, или почти не имели, возможности слушать настоящую русскую песню (что подразумевает, естественно, встречи с настоящими певцами). Нисколько не сомневаюсь, например, что любые сегодняшние юноши и девушки смогут полноценно воспринять прекрасное пение Татьяны Петровой (исключая разве тех из них, которые уже до последнего предела оболванены так называемым "металлом", в частности разрушающим самые основы слуха). Однако ныне, в современной ситуации для этого необходимо, чтобы Татьяна Петрова часто и подолгу являлась на телеэкране, чего, увы, не бывает...
Долгий и внимательный опыт убеждает меня, что русское пение может "пробиться" на телеэкран, лишь приспособляясь к таким "требованиям", которые совершенно его извращают, заглушают в нем самое основное. В конце семидесятых - начале восьмидесятых годов я не раз с восхищением слушал выступления вокального ансамбля "Русская песня", работавшего тогда под руководством замечательного музыканта Анатолия Ивановича Полетаева. Эта "Русская песня" была тогда в полном расцвете, но познакомиться с нею можно было почти исключительно в каких-то небольших и малоизвестных залах. Позднее, порвав с А.И.Полетаевым, ансамбль начал резко изменяться и, в конце концов, добился широкого доступа на телеэкран, но теперь его и возглавляющую его Надежду Бабкину уже не хочется ни слушать, ни видеть...
В свое время я пытался "пробить" на телеэкран песни Николая Тюрина, но встретил вполне очевидное и непреодолимое сопротивление. Об этом можно немало рассказать, но ограничусь одним достаточно ярким фактом. Меня пригласили участвовать в создании телефильма о Сергее Есенине. Я обрадовался возможности включить в фильм пение Николая Тюрина, который, помимо прочего, поистине изумительно, прямо-таки потрясающе пел мелодически обработанную им самим есенинскую "Песню" ("Есть одна хорошая песня у соловушки..."). И что же вы думаете? В последний момент этот - самый главный - "эпизод" попросту вырезали из уже снятого телефильма. В ответ на мой гневный протест мне "объяснили", что непосредственно перед песней шел, мол, текст о гибели поэта, и в совокупности с "невеселой" песней получалось слишком уж "мрачно". Ложь была предельно наглой, поначалу я даже не распознал ее и стал винить себя за неудачно размещенный "текст", но затем понял, что, если дело было именно в этом, ничего не стоило "вырезать" и перенести в другое место злополучный текст или вообще убрать его, оставив великолепное пение. Словом, "вырезали" именно тюринскую песню... Но когда я это понял, единственное, что мне оставалось,- позвонить в студию и с руганью потребовать убрать мое имя из титров телефильма.
Кстати сказать, я однажды спросил А.И.Полетаева, как, по его мнению, можно добиться широкого "выхода" Николая Тюрина на телеэкран, и он, имевший немалый опыт в подобных делах, не задумавшись, ответил, что для этого нужно сломать всю систему...
И в самом деле: телеэкраном управляли и управляют лица, которые, как говорится, на дух не переносят русской песни. Нельзя, правда не отметить, что в последнее время отдельные сотрудники ТВ - явно на свой страх и риск все же проявляют волю к утверждению этой песни. Так, недавно на телеэкране впервые полноценно явился замечательный певец Александр Николаевич Васин. Собственно, правильнее его назвать древнерусским (уже упомянутым в начале этой статьи) словом "песнотворец", ибо он не только самобытно поет созданные ранее песни, но и творит их сам - и на свои стихи, и на стихи современных поэтов.
Меня особенно восхищает в его творчестве то, что можно определить как воскрешение русского романса. Термин "романс" употребляют самым широким образом, но ясное представление о нем не очень уж распространено. Между прочим, несмотря на иностранное происхождение, термин этот собственно русский. На Западе он означал произведение на "романском" (а не латинском) языке, между тем как в России он уже с давних времен означает музыкально-поэтическое произведение, принадлежащее к иному жанру, чем песня. Правда, граница между песней и романсом не всегда может быть проведена со всей четкостью, но во всяком случае в романсе - как определяет автор наиболее обстоятельного исследования этого певческого жанра, В.А.Васина-Гроссман (дальняя родственница певца А.Н.Васина) - "мелодия теснее, чем в песне, связана со стихом, отражает не только общий его характер и поэтическую структуру, но и отдельные образы, ритмические и интонационные частности".
Высшее из известных мне воплощений творчества Александра Васина романс на стихи Анатолия Передреева "Не помню ни счастья, ни горя...". Стихотворение это, конечно, само по себе превосходно, но в пении Александра Васина, во-первых, как бы выявляется, становится осязаемым все, что вложено в "текст" поэтом и что можно лишь угадывать, предчувствовать при его чтении. Во-вторых, пение, несомненно, создает, творит нечто такое, трудно объяснимое, чего нет в самом стихотворении. Новое произведение искусства, создаваемое певцом, в отличие от стихотворения, как бы объемно, "трехмерно" (тут ведь в самом деле "троичность": слово, мелодия и сам голос певца), и в нем словно начинает жить. Кроме того, "над" или "вокруг" стихотворения нарастает пласт, слой звука и смысла, принадлежащий всецело уже самому певцу, и это "наращивание", нисколько не заслоняя, не заглушая звука и смысла стихотворения, обогащает их и возвышает до какого-то последнего возможного предела - или запредельности. Не сомневаюсь, что это творение Александра Васина принадлежит к высшему уровню русского песенного искусства.