Страница 2 из 90
Бухарин заявлял в возглавляемых им "Известиях" 21 января 1936 года: "Нужны были именно большевики, чтобы из аморфной, малосознательной массы в стране... где господствовала нация Обломовых, сделать "ударную бригаду" мирового пролетариата". Замечательно, что старый друг Бухарина Илья Эренбург вторил ему не только в 1930-х годах, а и в 1960-х годах, и не где-нибудь, а на страницах вроде бы культурного "Нового мира".
"В двадцатые годы,- писал он,- еще доживала свой век старая, крестьянская Расея (именно так, издевательски...- В.К.). Начало тридцатых годов стало переломом... эмбрионы людей постепенно становились настоящими людьми". Итак, Россию до "великого перелома" населяли всего лишь "эмбрионы" людей. И в "Новом мире" никто не дрогнул от столь дикого русофобства...
Если собрать подобные высказывания одних только наиболее влиятельных идеологов и литераторов 1920-1960-х годов, даже и они составили бы несколько объемистых томов. Однако те русские писатели и мыслители 1920-1960-х годов, которые действительно останутся в истории отечественной культуры, всем существом своим противостояли этой агрессивнейшей русофобии,- пусть они и имели слишком мало возможностей высказать свои взгляды открыто.
Когда находившийся еще на самой вершине власти Бухарин напечатал громадными тиражами свои оголтело русофобские "Злые заметки", Пришвин писал Горькому (21 февраля 1927 г.) о чувствах "горечи и возмущения, и унижения", которые причинил ему "один из виднейших лиц, написавший... хулиганскую статью о Есенине" (основные "идеи" коей Бухарин повторил и в своем докладе на съезде писателей в 1934 году). Слово "хулиганская" может показаться чем-то, так сказать, не "адекватным". Но это вовсе не личная особенность восприятия, характерная именно для Пришвина. Один из крупнейших русских мыслителей советского периода, ученик великих мыслителей начала века, прошедший через ГУЛАГ А.Ф.Лосев (1893-1988) писал еще в те времена (текст этот, понятно, был опубликован лишь в наши дни):
"Каким именем назовем эту великую и страшную, эту всемогущую и родную для человека стихию, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а именно главным образом в духовном и социальном родстве с нею, когда он знает для себя такое общее, которое, несмотря на свою общность, содержит в себе бесконечное богатство индивидуального; когда это общее и есть он сам, в своей последней и интимной сущности?
Это есть Родина".
Вдумаемся в это глубокое размышление о Родине, к которому, конечно же, присоединится каждый русский человек, обладающий духовным здоровьем. И дальше А.Ф.Лосев не мог не сказать (сразу же после заветного слова "Родина"):
"Сколько связано с этим именем всякого недоброжелательства, даже злобы, хуления, ненависти... Водворились презрительные клички: "квасной патриотизм", "ура-патриотизм", "казенный оптимизм" и пр., и пр. Это культурно-социальное вырождение шло рука об руку с философским слабоумием... По адресу Родины стояла в воздухе та же самая матерщина, что и по адресу всякой матери в устах разложившейся и озлобленной шпаны".
Это написал не некий "райкомовец" (вспомним "открытие" Стреляного), а русский мыслитель мирового значения. И его слова превосходно характеризуют тогдашнюю ситуацию (1920-1930-х годов) и вместе с тем сохраняют вполне живое значение сегодня.
Как ни прискорбно, есть немало сбитых с толку русских людей, которые знают, что А.Ф.Лосев - это высший духовный авторитет, но в то же время неспособны, пользуясь ахматовским словом, "замкнуть слух" от воплей идеологической и литературной "шпаны", которая и сегодня на все лады поносит Родину. Ахматова сказала в одно время с Лосевым о том же самом:
Как в первый раз я на нее,
На Родину, глядела,
Я знала: это все мое
Душа моя и тело.
И, вполне понятно, что под только что приведенным пронзительным и гневным признанием Лосева могли бы подписаться и Пришвин, и Флоренский, и Михаил Булгаков, и Платонов, и Пастернак, и Клюев,- да и любой из истинных деятелей великой русской культуры этого времени.
Многие даже образованные читатели всего этого просто не знают,- в частности, потому, что в печати постоянно практикуется разного рода грубая фальсификация. Так, скажем, в объемистой книге А.Смелянского "Михаил Булгаков в Художественном театре" (1989) можно прочитать:
"Осенью 1936 года в доме Булгаковых были поражены разгромом "Богатырей" в Камерном театре по причине "глумления над крещением Руси". В 1939 году ура-патриотические тенденции стали официозной доктриной режима".
Тот, кто будет судить о сути дела только по этому тексту, неизбежно придет к выводу: Булгаковы возмущаются "разгромом" спектакля в Камерном театре. В действительности все было как раз наоборот. Булгаковы побывали на генеральной репетиции "Богатырей", представлявших собой мерзкое издевательство той самой "шпаны" и над героями русского эпоса, и над великим событием принятия Христианства. Вот записи в дневнике Е.С.Булгаковой: "2 ноября 1936 года. Днем генеральная "Богатырей" в Камерном. Это чудовищно позорно... 14 ноября. Утром Миша сказал: "Читай" и дал газету... "Богатыри" снимаются, в частности, за глумление над Крещением Руси. Я была потрясена" (событие было особенно отрадно, так как все, относящееся к Церкви, ранее беспощадно подавлялось). Спектакль "Богатыри", главными "творцами" которого были Таиров-Корнблит и Демьян Бедный-Придворов, являлся, если мыслить о нем в булгаковских образах, как бы совместной стряпней Швондера и Шарикова или же Берлиоза и еще не "прозревшего" Ивана Бездомного. "Богатыри", так сказать, перешли все границы в оплевывании Родины, и после снятия спектакля Булгаков - его можно понять! - проникся надеждой на действительное поражение непрерывно травившей и русскую культуру, и его лично "шпаны" и вскоре, 23 ноября, начал работать над рукописью, названной им "О Владимире", то есть Крестителе Руси (тогда же он написал либретто оперы "Минин и Пожарский"; об этих героях отечественной истории незадолго до этого "шпана" печатала такие стишонки: "Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского... Довольно нам двух лавочников славить... Подумаешь - они спасли Расею. А может, лучше б было не спасать?").
* * *
Ныне многие пытаются доказывать, что наметившийся к середине 1930-х годов поворот к "патриотизму" (разрешение изучать историю России - что было в 1920-х годах запрещено как "контрреволюционное" занятие, та же резкая критика "сверху" позорного "мюзикла" "Богатыри" и т.п.) был одним из выражений "сталинизма". Верно здесь лишь то, что явно приближавшаяся военная гроза заставляла власти задумываться над тем, что же будет защищать народ. Но совершенно ложно представление, согласно которому тогдашние власти действительно "поощряли" подлинное национальное сознание.
Чтобы ясно увидеть всю лживость этой версии, вглядимся в судьбу основных "попутнических" литературных группировок, существовавших к 1930-м годам (и распущенных в 1932-м). Это - лефовцы, конструктивисты, имажинисты, Серапионовы братья, так называемая "южнорусская школа", "перевальцы" и крестьянские писатели "есенинского круга".
Русским национальным сознанием были проникнуты только две последние группировки (надо, правда, уточнить, что речь идет не о "Перевале" вообще, а об одном его крыле, во главе которого был Иван Катаев; уже в 1920-х годах это "крыло" обличалось как "неославянофильское"; в него, кстати сказать, входили двое крестьянских писателей, сподвижников Есенина и Клюева,И.Касаткин и В.Наседкин).
Иван Катаев, прекрасный, хотя и не успевший развернуть свой самобытный дар (он был арестован в тридцатичетырехлетнем возрасте) прозаик, обладал высоким национальным сознанием. Выживший в ГУЛАГе второстепенный участник "Перевала" Н. Смирнов вспоминал в 1970 году: "Катаев жил в непрерывном труде... много думал, проявляя, в частности, большой интерес к славянофильству, внимательно изучая, в этой связи, Ап.Григорьева, К.Леонтьева, "Россию и Европу" Н.Данилевского. Считая русский народ одним из самых великих и талантливых в мире, Катаев, однако, не был националистом, он... всячески ратовал за братство и дружбу всех наций".