Как пишут стихи

Воспоминаньем свежести полей,

И тишиной, и речкой, и лесами,

И всем, что было отчею судьбой...

Разбуженная ранними гудками,

Окутанная дымкой голубой...

Что ж? Перед нами - чуть ли не самый типичный образ современной жизни. Когда города невелики, их окраины почти незаметны - сразу за городом начинаются поля, леса, луга и среди них села. Но за каких-нибудь два последних десятилетия на пространствах России выросли неисчислимые большие и просто огромные города, которые не могут удержать свою городскую энергию и атмосферу в своих непосредственных границах. Сила города переплескивается, и на километры за его пределами образуется окраина - уже не город, но еще и не село...

Итак, стихи об окраине. Но они не были бы настоящими стихами, если бы дело шло только о "картине", об "образе". Вчитайтесь внимательно - и в первой же строфе вас кольнет ощущение, что речь не только об окраине:

...Окраина, куда нас занесло?

И города из нас не получилось,

И навсегда утрачено село...

Это стихи и о самом поэте, о его судьбе, очутившейся на грани, на пороге, которой невозможно не переступать и невозможно переступить. И, конечно, также и о поэте это пронзительное, удивительно русское:

...Ты собиралась только выжить, выжить,

А жить потом ты думала, потом...

Стихи прекрасны потому, что в них вошло, перелилось, обрело свое стихотворное бытие жизненное поведение поэта, его судьба, он сам, ушедший в себя и размышляющий на этой грани между городом и селом.

Окраина в этих стихах действительно "ушла в себя и думает сама". Однако для того, чтобы ее бытие стало стихотворением, оно должно было сначала войти в самого поэта, в его жизненное поведение. О том, как это происходит, замечательно рассказал Михаил Пришвин.

Он вспоминал, как однажды "постарался почувствовать прекрасный солнечный вечер в лесу. Но, как я ни всматривался... я видел только красивость леса без всякого содержания...

И вдруг я понял, что содержание художественного произведения определяется только поведением самого художника, что содержание есть сам художник, его собственная душа, заключенная в форму...

...Но вдруг выпорхнула и вспыхнула в лучах вечерних и острых стайка певчих птиц, начинающих перелет свой в теплые края, и лес стал для меня живым, как будто эта стайка вылетела из собственной души, и этот лес стал видением птиц, совершающих перелет свой осенний в теплые края, и эти птицы были моя душа, и их перелет на юг было мое поведение, образующее картину осеннего леса, пронзенного лучами вечернего солнца"117.

Именно так и в стихотворении Передреева: окраина с ее душой и с самим ее бытием явились поведением поэта, "образующим" самую эту картину окраины... Как говорит Пришвин в другом месте: "Никаким мастерством... не сделать природу живой. Тут требуется поведение"118.

Ценность стихотворения Анатолия Передреева, конечно, не в самой по себе мысли об окраине, мысли, остроту и емкость которой я стремился показать. Ценность его - в подлинности в нем воплощено, дышит в каждой его строке.

Живая частица человеческого и народного бытия обрела новое, поэтическое бытие в стихе и раскрылась перед нами так, как будто она сама себя осознала. А в этом и состоит непосредственная цель поэзии.

* * *

Итак, книжка "Как пишут стихи" на этом заканчивается. Уже говорилось о принципиальном смысле ее заглавия: не "как писать стихи", а "как пишут стихи". Нельзя, невозможно рассказать о том, "как писать". Поэтическое произведение уместней всего сравнить с живым существом, с растением, которое уходит корнями в самые глубины жизни художника, и он способен, в сущности, только помогать ему расти, облегчать и направлять его рост. Причем, поскольку произведение поэта есть плод, есть порожденье его собственной неповторимой жизни, никто не может научить его, как растить этот плод. Читая других поэтов, он в лучшем случае поймет, как они выращивали свои произведения (хотя, конечно, и это очень важно), но не научится выращивать свои.

Толстой очень точно сформулировал две стороны, две возможности в изучении чужого творчества. Он говорил, что чтение величайших писателей безошибочно "возбуждает к работе", как бы заражая стихией истинного творчества. С другой стороны, он замечательно сказал: "Знать свое - или, скорее, что не мое, вот главное искусство"119. Именно так: свое, в сущности, и нельзя "знать"; его можно только создать, сотворить.

Но в то же время существуют определенные общие принципы и законы творчества, которые характерны для поэзии в целом.

В своей книжке я и стремился приоткрыть читателю путь к осознанию этих законов. Если мне хоть в какой-то мере удалось это сделать - я могу считать свою цель достигнутой.

МЕРА БЕЗМЕРНОСТИ

(вместо послесловия)

Сразу оговорюсь: желание издать эту книгу возникло спонтанно на очередной "домашней" презентации - так на студии "Трехгорка" мы называем обсуждение исторических книг нашего руководителя Вадима Кожинова (в 1997 году вышло сразу две: "История Руси и русского Слова. Современный взгляд" изд. "Чарли" и "Судьба России: вчера, сегодня, завтра" "Воениздат" в рубрике "Редкая книга").

И вот - посреди отвлеченной полемике о "чубайсах", "гайдарах" и прочих исторических "пунктиках" - встал "литературный" человек (словцо-эпитет Ст. Куняева) и, потрясая книгой Вадима Кожинова "Как пишут стихи", изданной более четверти века назад, совершенно, казалось бы, не к месту прочитал четверостишье, смысл которого предельно выразителен, мол, эта книга о Поэзии для него, "как Евангелие от Луки и Матфея". Четверостишие забылось, но след от выступления остался.

И впрямь, что такое текущая история? Зыбкость и сомнительность (и так, и сяк повернуть можно), а разговор о Поэзии, как правило, поворачивается в сторону поиска правоты и правды, - "...поэзия философичнее и серьезнее истории, поэзия говорит более об общем, а история об единичном" ("Поэтика", Аристотель - 322 г. до н. э.)

О существовании такой книги "Как пишут стихи" я впервые узнал в 1980 году на семинаре поэтов при издательстве "Молодая гвардия". Руководитель семинара - известный поэт Анатолий Жигулин, после неудачного обсуждения хорошей подборки стихов, посоветовал: "Ребята, если вы хотите не просто разбираться в поэзии, а почувствовать ее, отыщите книгу Кожинова "Как пишут стихи" и сделайте ее настольной. Поэзия в ней как бы сама о себе рассказывает..." Ребята, естественно, кинулись по магазинам и книжным развалам, но - увы! Только мне повезло - приобрел книгу "Стихи и Поэзия" (изд. "Советская Россия", 1980 г.) - второе издание "Как пишут стихи".

Название "Стихи и Поэзия", резче и точнее передает суть и дух книги: "кесарю" (то бишь, стихотворцу) - "кесарево", а поэту - "Богово", и между ними - бездна. Каким-то загадочным образом Вадиму Кожинову удается найти меру безмерности Поэзии, создать некое свое "одухотворенное бытие", более похожее на лирическое стихотворение, чем на литературоведческие изыскания.

Пользуясь гибкими рамками "вместо послесловия", я представляю читателю продолжение беседы Вадима Кожинова о творчестве Пушкина, не вошедшее в основной текст книги.

* * *

"...В лирическом наследии Пушкина есть немало произведений, непосредственно связанных с крупнейшими историческими событиями, величайшими людьми, главными идейными движениями века. Но если бы была поставлена задача отобрать из пушкинского наследия самое минимальное количество высших лирических созданий, в этот ряд шедевров не могло не войти следующее короткое стихотворение Пушкина, написанное в 1830 году:

Мне не спится, нет огня:

Всюду мрак и сон докучный.

Ход часов лишь однозвучный

Раздается близ меня.

Парки бабье лепетанье,

Спящей ночи трепетанье,

Жизни мышья беготня...

Что тревожишь ты меня?

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна, или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?