Король Гарольд

Правильными рядами тянулись шалаши для простых воинов. Дальше виднелись палатки рыцарей и красивые шатры графов и прелатов, над которыми развевались знамена: бургундское, фландрское, британское, анжуйское и даже французское, присвоенное вольницей. Посреди этих шатров возвышалась роскошная палатка герцога Вильгельма, над которой красовался на хоругви золотой дракон. До разведчиков доносились звуки шагов, часовых, ржание коней и стук кузнецов, ковавших оружие. Видно было, как разносили готовое оружие по палаткам и шалашам. Ни смеха пирующих, ни песен не было слышно, хотя, очевидно, никто не спал во всем лагере: все были заняты приготовлениями к завтрашнему дню,

Но вот раздался серебристый звон, исходивший из двух шатров, расположенных по бокам палатки герцога. По этому знаку в лагере все зашевелилось. Стук молотов затихал, и из всех палаток и шалашей потянулись воины. Они размещались по сторонам проулков, оставляя посередине свободный проход. Засверкали тысячи факелов, и показалась процессия рыцарей и отшельников. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедовать свои грехи.

Вдруг показался Одо, епископ байесский, в белом одеянии. На этот раз надменный епископ, брат герцога Вильгельма, оказался крайне снисходительным: он обходил поочередно всех воинов, из которых некоторые принадлежали просто к бродягам и разбойникам, - ко всем подходил брат герцога.

Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и прежняя ненависть его к этому человеку выразилась в его горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль.

В то время когда ратники вышли из шалашей, саксонцы могли увидеть громадное неравенство их сил и сил норманнов. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня от враждебного лагеря.

Едва вожди проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов: время близилось к полуночи и, по поверью того века, духи добрые и злые носились над землей.

Торжественно неслась эта песня по воздуху и по темному лесу и провожала всадников, пока сторожевые огни с собственных их холмов не осветили путь их. Быстро и безмолвно проскакали они равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься по склонам холмов, где были расположены их главные силы. Какой резкий контраст представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около огней и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен, а в кружках англодатчан более оживленных, огненных песен грабителей морей; все отзывалось тем временем, когда война была отрадой людей, а валгалла их небом.

- Полюбуйтесь, - сказал веселый Леофвайн с сияющим лицом. - Вот звуки и зрелище, от которых кровь струится вольнее после унылых и постных лиц норманнов. Кровь стыла в моих жилах, когда их погребальное пение раздавалось сквозь лес... Эй, Сексвольф, добрый молодец! подай-ка нам вина, но знай меру веселью, нам будут завтра нужны крепкие ноги и разумные головы.

Услышав приветствие молодого графа, Сексвольф быстро вскочил и, подав ему кубок, смотрел с преданностью на лицо Леофвайна.

- Заруби себе на память слова брата, Сексвольф, - сказал строго Гарольд. - Руки, которые завтра будут пускать в наши головы стрелы, не будут трепетать от ночного веселья.

- Не задрожат и наши, король, - ответил смело Сексвольф. - Головы наши выдержат и вино и удары, а в войске идет такая молва, - продолжал Сексвольф почти шепотом, - что нам не сдобровать, так что я не решился бы вести на бой наших ратников, не нагрузив их на ночь!

Гарольд не отвечал, а отправился далее. Когда он поравнялся с отважными кентскими саксонцами, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное приветствие, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он вошел в кружок ратников и с откровенностью, характеризующую любимого вождя, сказал твердо, но ласково:

- Через час пирование должно совсем окончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые молодцы и встаньте завтра бодрые и готовые к бою!

- Это будет исполнено, возлюбленный король! - воскликнул громко Вебба от имени всех ратников. - Не тревожься за нас: каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!

- За тебя и за родину! - подхватила с восторгом вся кентская дружина.

У королевского шатра, под сенью хоругви, было больше порядка и менее разгула, так как тут находились телохранители короля и лондонские и мидльсекские охотники - более развитые и знавшие, вдобавок, что с норманнским оружием рискованно шутить.

Возвратясь в свой шатер, Гарольд бросился на постель и погрузился в думу. Его братья и Гакон стояли перед ним, не сводя с него глаз. Наконец Гурт приблизился к королевскому ложу, стал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами полными невыразимой грусти на его изменившееся, печальное лицо.

- О, Гарольд! - сказал он. - Я еще никогда не просил ни о чем, в исполнении чего ты отказал бы мне! Не откажи же мне и в настоящей просьбе! Она труднее всех и настойчивее всех! Не думай, мой король, чтобы я необдуманно коснулся не зажившей, сердечной твоей раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты, во всяком случае, присягал Вильгельму на рыцарском мече... Не выходи на битву!.. Эта же мысль таится и в твоей голове. Она тебя терзала в виду грозного лагеря. Избегай этой битвы! Не ходи сам с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!

- Гурт, Гурт! - воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.

- Вот мы, - продолжал Гурт, - мы не давали клятвы. Никто не обвинит нас: мы только ополчаемся на защите отечества. Предоставь нам сражаться! А сам же вернись в Лондон и набирай войска. Если мы победим, - ты обойдешь опасность. Если же мы падем, - ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.

- Гурт, Гурт! - воскликнул снова растроганный король с выражением упрека.

- Совет Гурта благоразумен, - сказал Гакон отрывисто. - Пусть родня короля ведет войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая на пути своем все, чтоб Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия. Тогда и победа его ни к чему не послужит, потому что к времени его движения к Лондону у тебя, государь, будут свежие силы, не менее его сил.

- В самом деле, Гакон судит и говорит чрезвычайно здраво, недаром же он прожил столько лет в Руане, - заметил Леофвайн. - Послушайся его, любезный мой Гарольд, и дай нам перевидаться одним с норманнскими войсками.

- Вы справедливо караете меня, братья, за мысль, которая некоторое время таилась в моем сердце! - сказал мрачно король.

- Ты думал отступить со всем воинством к Лондону, - перебил его Гурт, - и избегать сражения, пока силы наши не будут равны силам норманнов?

- Да, я думал об этом, - ответил Гарольд.

- Так полагал и я, - сказал печально Гурт. - Но теперь слишком поздно. Теперь такая мера равносильна набегу и не доставит нам выгоды отступления. Молва разнесет приговор французского двора. Народ упадет духом, явятся притязания на английский престол и - царство распадется на враждебные партии... Нет, все это немыслимо!

- Да, - повторил Гарольд. - И если наше войско не может отступить - то кому стоять тверже, как не вождю его и его королю? Мне, Гурт, послать других бороться с неприятелем и бежать от него? Мне утвердить ту клятву, от которой освободили меня и совесть и закон, - бросить дело зашиты моего государства, предоставив другим насильственную смерть или славу победы?.. Гурт, ты жесток ко мне! Мне ли опустошать мою родную землю, истреблять ее нивы, которых не могу защитить от врага? О, Гакон! Так поступают одни только предатели! Преступна моя клятва, но я не допускаю, чтобы небо за проступок одного человека карало весь народ! Нам нечего бояться грозных норманнских сил и наветов молвы! Будем крепко стоять в своих крепких окопах. Составим из себя железную преграду - и волна разобьется об нас, как об скалу... Не зайдет завтра солнце, как мы это увидим! Итак до, завтра, братья! Обнимите меня! Идите и усните! Вы пробудитесь завтра при громком звуке труб, зовущих нас на бой за дорогую родину!