Страница 14 из 63
- Слушайте, - сказал Израиль, - ваш папаша хороший старик, ей-богу. Славный старик, ой! Так можно упасть! - Израиль подхватил Таю под руку.
- А у вас есть папа? - спросила Тайка. Она нарочно делала маленькие шаги - близко были ворота Израилева дома.
- Папаша? - сказал Израиль. - Он сейчас живой, он еще работает. Он часовой мастер. Он хотел меня учить на фотографа; а мой дядя - так он скрипач - он говорит: мальчик имеет хороший слух. А фотография - так это надо хорошие-таки деньги. Аппараты, банки-шманки. Так меня стали учить на флейте. Так спасибо дяде.
Тая, как будто обходя грязь, жалась к руке Израиля, и ей представлялся отец Израиля, и столик перед окошком, и в глазу у старика барабанчик со стеклышком. И, наверно, страшно добрый старичок.
- Вы что? Любите музыку? - вдруг спросил Израиль строгим голосом.
- Люблю, - тихо сказала Тая.
- А что вы любите? Тая молчала.
- Я ж спрашиваю - что? Ну, музыку, но какую музыку? - почти сердито повысил голос Израиль. - Музыку, музыку. Ну а что?
- Музыку! Музыку, ну а что? - передразнил из темноты акцент Израиля мальчишечий голос.
- Жид - еврейка, грош - копейка, - пропел другой мальчишка из темноты совсем близко.
- А ты давно русский? - Израиль нагнулся в темноту к забору. - А? Уже восемь лет есть? Нет? Мальчишки затопали в сторону.
- А раньше ты что был? - улыбаясь, говорил Израиль и поворачивался за шагами. - Ничего? А ты читать умеешь? Русский! А читать по-русски умеешь? Нет? Приходи, я тебе научу.
Мальчишки зашлепали по грязи прочь.
- Жи-ид! - тоненькими голосами крикнули из темноты.
- Дураки какие! - шептала громко Тая. - Мерзавцы этакие.
Израиль стоял у своих ворот.
- Что? Они себе мальчики, а их научили. Им скажут, что евреи на Пасху русских мальчиков ловят и кушают, так они тоже будут верить.
- Фу, фу! - отряхивалась Тая.
- Мне один образованный человек говорил, что он таки наверное не знает или это правда, - смеялся Израиль, - ей-богу: адвокат один.
- Нет, нет, - отмахивалась Тая рукой, и шевелились в кастрюльке яйца, - нет! Никогда! Ни за что! Ни за что на свете! - она говорила, как заклинала; собачка тявкала за воротами.
- Слушайте, идите домой! - сказал Израиль.
- Нет! Никогда! - все твердила, вытверживала Тая. Израиль осторожно брал кастрюлю, Тая крепко, судорожно жала ее к себе и махала свободной рукой:
- Нет! Ни за что!
- Придете другой раз, днем. Я вам поиграю. Нет, в самом же деле, сейчас поздно.
Тая вдруг остановилась. Она передала кастрюльку.
И вдруг поцеловала Израиля в руку. Поцеловала быстро, как укусила, и бросилась прочь бегом по мосткам.
- Хода, Митька! - визгнул мальчишка. Испуганные ноги дробно затопали впереди. Тая толкнула калитку.
- Жи-дов-ка! довка! - крикнули в два голоса ребята.
Марья Ивановна
ИЗРАИЛЬСОН сразу не понял, что это сделала барышня. Но потом крепко обтер руку о шершавое пальто и бормотал на ходу:
- Это уже нехорошо. Это уже не надо. Ей-богу, славная барышня. - И он еще раз обтер руку. Легким воздухом носилась в голове Таинька, пока Израильсон кружил по винтовой лестнице и легко, воздушно прискрипывали ступеньки. Израильсон нащупал стол. Зажег свечку. Дунул на спичку и сейчас же засвистел - тихо, чуть задевая звуком тишину.
На холодной стене над кроватью папа и мама на карточке. Папа в сюртуке, белая борода. Сидит, расставя коленки, а рядом мама в черной кружевной шали. У папы один глаз прищурен, будто он приготовился к удару, но твердо глядит вперед, а у мамы испуганный вид, и она жалостливо смотрит, будто видит что-то страшное. Израильсон как будто в первый раз увидал эту карточку. Он взял со стола свечку и близко поднес к карточке. Он перестал свистеть.
- Что, старики! - кивнул Израильсон карточке. - Боитесь, что Илюша крестится? - сказал он по-еврейски. - Да? - Он прислушался - скрипели осторожно ступеньки.
"Если она, - думал беспокойно Израильсон, - сейчас же отведу домой; хорошо, я пальто не снял", - и он протянул руку к котелку. Дверь медленно отворилась, просунулась голова в платке.
- Вам записка, - зашамкала старуха, - с утра еще, позабывала все сказать. За делами, за этими, все забудешь, - и она протянула Израильсону сложенную бумажку.
Израильсон выпустил воздух из груди.
"Илюша, - стояло в записке, - есть дело: приходи, проведем время. Будет Сема и приведет М.И., ей-богу, приходи.
Натансон".
- Вы яиц, вижу, достали, - голосом подкрадывалась старуха.
Израиль уже напялил котелок.
- Берите пяточек, берите и свечку задуйте, умеете? Нет? Залейте водой!
Старуха костлявыми пальцами выгребла яйца и смеялась угодливо.
Израильсон весело застукал по лестнице. Он свистел веселое навстречу ветру и шел, загребая правой ногой.
У виолончелиста Натансона в маленькой комнатушке было дымно - на этажерке крикливо горела керосиновая лампа без абажура. Вокруг письменного стола гомонили задорные голоса:
- Мажу, тьфу - гривенный! - раскатился актерский голос. На диванчике переливами хохотала девица, двое мужчин тесно зажали ее меж собой.
- Марья Ивановна! На ваше счастье можно купить? - кричал кто-то от стола.
- Марья Ивановна, вас спрашивают, - толкали соседи девицу, спрашивают: можно вас купить? Это не я, это там спрашивают!
- Илюша! - крикнул хозяин, но вслед за Израильсоном вошел высокий сухой человек.
- Ура! Познанский! - все весело вскочили. Но Познанский пожевал сухими бритыми челюстями и, не снимая шляпы, молча поднял руку.
- Внимание, господа! - он обвел всех блестящими глазами. На лицах всех застыло ожидание смешного.
- Господа! - строго сказал Познанский. - Сегодня, сейчас даже, ко мне прибыл человек из Екатеринослава, - лица гостей потухали. - Он приехал с последним поездом, поездов больше не будет. Так он говорил, что в Екатеринославе уже началось...
Лица стали тревожны, только кое-кто еще надеялся на шутку.
Познанский сделал паузу.
- Ну а что же началось? - раздраженно сказал хозяин и передернул плечами.
- Все стало! - провозгласил Познанский. - Тьма в городе. По улицам ездят казаки! На телеграфе войска! На вокзале драгуны. В театре митинги. Разгоняют нагайками. На окраинах стрельба Настоящая стрельба, господа! Познанский замолчал и водил торжествующими глазами от лица к лицу.
- Здесь тоже бастуют, - сказал хозяин. Он держал на ввернутом штопоре пивную бутылку.
- Здесь играют в карты! - Познанский сделал рукой жест и повернулся к двери.
- Слушай, ты брось! - хозяин поймал Познанского за пальто. Мужчины торопливо закуривали. Игроки сидели вполуоборот, прижав пятерней деньги.
- Что ж нам делать? - почти крикнула Марья Ивановна. - Что же делать? - поправив голос, повторила она. Все заговорили тревожным гулом.
- Надо что-нибудь делать, господа! - говорил Познанский, разматывая кашне.
- Мы же не можем стрелять, мы же стрелять не умеем, - говорил актер с толстым обиженным лицом.
- Тс! Не кричите! - тревожным шепотом сказал хозяин, приложил палец к губам. И шепот покрыл и притушил голоса.
- Действительно, чего мы орем! - сказал Познанский и притянул плотнее дверь. - Господа, - Познанский говорил громким шепотом, - господа! Ведь все, все поголовно... люди умирают, идут на риск... головой. И если что будет, спросят: а где вы были?
- Ну а что? Что же? - шептали со всех сторон. Хозяин поставил бутылку со штопором на комод.
- Мы же все артисты, - сказал громко Израильсон, - ну а если мы бастуем, так у кого от этого голова болит? Большое дело? Познанский брезгливо оглянулся на Израильсона. Все зашептали, оглядываясь на флейтиста.
- Па-звольте! Позвольте! - перебил всех Познанский. - Можно собраться, ну, не всем, и составить резолюцию... и подать...
Марья Ивановна прикалывала шляпку, глядя в стекло картины.
- Подать в здешний комитет. Здесь же есть какой-нибудь комитет? Есть же...