Страница 6 из 16
Публий. У какого?
Туллий. У Вергилия. И у Овидия тоже.
Публий ([обводя взглядом полку и ниши]). Эти у нас уже, по-моему, есть...
[Занавес. Конец I акта.]
II акт
[Та же камера после обеда. За окном темнеет. Публий ковыряет во рту зубочисткой. На голове наушники -- видимо, слушает музыку. Туллий, в кресле, шелестит газетой. Картина мира и благополучия.]
Публий ([вздрогнув, настораживается: стаскивает наушники]). По-моему, канарейка запела. Или мне показалось?
Туллий. Послышалось.
Публий. Я уверен, что слышал канарейкино пение. Странно... А ты не врешь?
Туллий. Да пошел ты...
Публий. Может, они опять "Лесной Аромат" в камеру пустили? ([Тянет носом.]) Хотя это только по пятницам... Туллий?
Туллий. Ну чего?
Публий. Какой сегодня день недели?
Туллий. Понятия не имею. Вроде эта, как ее? -- среда.
Публий. С тех пор как при Траяне летосчисление отменили, дни недели тоже стали какими-то... как пальцы рук... безымянными, правда? То есть оно, конечно, лучше, что мы на порядковые номера перешли. Потому что после двухтысячного года как-то смысла нет года считать. Даже после тысячного уже ничего непонятно. До тысячи еще можно досчитать, а потом засыпаешь... да и для кого считать-то вообще? Это же не деньги. Ничего же не остается. Не потрогаешь... И начали-то, наверно, считать от нечего делать... Хотя вот мы, например, -- не считаем же. Хотя делать, вроде, и нечего... Пространство, наверно, мерили. То есть расстояние. Столько-то дней пути. И так и пошло, по инерции... остановиться не могли. Тысяча. Две тысячи. И т. д. Даже когда километры появились... Спасибо Траяну, одумался. Теперь пускай компьютеры этим занимаются, а то -- тысяча лет, тысяча километров... Бред какой-то... Названий, конечно, жалко. Среда, пятница... Этот, как его? четверг... Туллий! "Морской воздух" нам по четвергам пускают?
Туллий. По вторникам.
Публий. Красивое имя -- вторник... Как же это мне все-таки канарейка послышалась? ([Направляется к клетке, открывает дверцу, заговаривает с канарейкой.]) Ну, ты пела или не пела? А? Хули молчишь? Языка человеческого не понимаешь, что ли? Все понимаешь, не ври. Если я тебя слышу, то и ты меня тоже. Просто наплевать, да? Гора мяса трепыхается и все, правильно? Ох уж эти мне пернатые-пархатые. Или не кормят тебя? Вот Туллий тебе целых полтрюфеля оставил шоколадного. Из Галлии. А ты, сучка, брезгуешь. Голодовку объявила. Ну, Рим от этого не рухнет. Даже если мы с Туллием объявим, не рухнет. Да и как ее объявишь, когда то петушиные гребешки с хреном, то фламинговы яйца, икрой начиненные? Задумаешься. Ули-тити-тюю. Ничего, еще запоешь. Куда ты денешься? Бери пример с нас с Туллием... Туллий?
Туллий. Ну, чего тебе?
Публий. Может, она петь завязала, потому что высоко все-таки. Километр почти над уровнем моря. Они ж тут не летают.
Туллий. А ты ее спроси. Ты же с ней разговариваешь. Прямо Святой Франциск.
Публий. Не отвечает. Заперлась и не колется. Как блатная или политическая. ([К канарейке.]) Ули-тити-тюю. Ты блатная или политическая? Впрочем, блатных и политических в Башне не держат. Блатные и политические теперь по улицам гуляют, на Капитолии сидят. Потому что все отчасти блатные или отчасти политические. Кто больше, кто меньше. Дело не в сущности: только в степени. А за степень в Башню сажать -- башен не напасешься, правильно? Так что и ты тут не по делу, а просто так. Из-за реформы Тибериевой. Вот и бери с нас пример. Мы же трекаем. Даже если тебе и непонятно. Тем более пример брать должна. Это не фокус брать пример, когда все понятно. Ули-тити-тюю.
Туллий. Да оставь ты птичку в покое. Далась она тебе!
Публий. А того и далась, что почему нам не подражает! Коли здесь находится. А то можно подумать -- природа против нас. Она же природу представляет. Ведь это же все искусственно!!! Включая нас!!! Она одна -естественна...
Туллий. Ну, не горячись. Представляет и представляет. Даже если и представляет, то -- низшую ступень развития.
Публий. Да я к тому и клоню. Попугай и тот лучше будет... Я, когда мы в Ливии когортой стояли, в Лептис Магне, гетеру одну знал. Так она что, змея, придумала. Рядом с постелью аквариум держала. Чтоб рыба, говорит, делу училась. Эволюцию чтоб ускорить то есть. А то они больно икрой разбрасываются. Вот я и думаю: чего ж канарейке с нас пример не взять. А то молчит, артачится.
Туллий. Может, ей пару заказать. Позвони Претору.
Публий. Ну, этому она у нас не научится. Разве мы у нее.
Туллий. Опять, значит, свербит... Ну ничего, через пять минут прогулка. ([Потягивается.]) Малафью тебе растрясти. Чтоб, значит, в сыр не сбилась.
Публий. Груб ты, Туллий. Груб, но наблюдателен. ([Кивая на газету.]) Чего пишут-то?
Туллий. А-а-а, жвачка. Бои в Персии. Ураган в Океании... Еще про высадку на Сириусе и Канопусе.
Публий. Ну и?
Туллий. Никаких признаков жизни.
Публий. Это я мог бы и без них сказать. Невооруженным глазом видно.
Туллий. То есть?
Публий. Была б там жизнь, хрен бы мы их вообще увидели. Ночью особенно. Ночью спать ложатся и свет выключают... Жизнь... что они про это понимают... Исследователи...
Туллий. А ты, Публий? Что ты понимаешь? По-твоему, жизнь -- это что такое?
Публий. Это когда свет рубишь -- и на бабу. Вот это жизнь... Скорей бы прогулка, что ли...
Туллий. Как это ни дико, но в том, что ты несешь, есть доля истины... Как сказано у поэта, вокс попули, вокс деи. Глас народа -- глас божий... Или что у трезвого на уме, у пьяного на языке... Темнота таки действительно форма жизни. Так сказать, состояние света, но -- пассивное. Днем -активное, а ночью -- пассивное. Но -- света. А свет у нас что -- форма энергии, источник жизни. Для помидоров, по крайней мере, или лука зеленого. И темнота тоже источник. Того же самого. Форма жизни. Материи, как они говорят... И это бы еще ладно, что материи... но им подай пуговицы. То есть чтоб блестели. Ибо жизнь, по-ихнему, есть что-то плотное, осязаемое. Из мяса сделанное. Волокна из ткани. Клетки с молекулами. Берешь в руки -- маешь вещь. Осязаемое и описанию поддающееся. Или сфотографировать. Всегда вовне. А жизнь -- это то, в чем вещи существуют... Не сами они, а эта, как ее? среда. И четверг, и вторник, и пятница. И когда светло, и когда темно. Особенно, когда темно. Это не звезды ихние, а то, что между.
Публий. Да не расстраивайся ты. Подумаешь, газета. И вообще: только жлобы обращают на звезды внимание...
Туллий ([продолжая свое]). Не жизнь для вещи, а вещь для жизни... ([Успокаиваясь.]) Интересно, как они там определяют ее отсутствие? Чем? Миноискателем, что ли? Дозиметрами? Гейгером-Мюллером?
Публий. Может, они в миноискатель идею христианства вмонтировали. И язычества. И буддизм с мусульманством... Мало ли что... За ними не уследишь... Тумбочку новую до сих пор не прислали. Позвонить, что ли, претору?
Туллий. После отбоя, наверно, пришлют. Тебе же еще и лучше. На ночь-то глядя...
Публий. Груб ты, Туллий...
[Первые такты "Сказок Венского Леса", свет в плафонах убывает, и пол приходит в движение; на трех стенах камеры появляется (спроецированное либо сзади, из-за кулис, либо -- через окно) изображение парка с аллеями, прудом и статуями. Изображение это может быть статичным, но лучше, если это фильм, и лучше, если смена кадров скоординирована с движением фигур Публия и Туллия.]
Ну, наконец-то... Что это у нас сегодня -- вилла Д'Эсте или вилла Боргезе?
Туллий. Не-е. Это, вроде, где-то в Галлии. Тюильри, что ли. Или нет. Это в Скифии Северной... Ну, в этой, в Европе Восточной. То есть в Западной Азии. Город-то как этот ихний называется?
Публий. Да пес его знает. Хороший сад все-таки... Вот видишь, Вертумн и Помона.
Туллий. Ага, а это "Похищение Сабинянки".
Публий. Точно. А вот "Сатурн, пожирающий своего младенца". Н-да, сюжетик... И ограда ничего. И даже, вон, лебеди... Интересно, откуда у них лебеди...