Мрамор

Публий. Ну?

Туллий. И ты проиграл.

Публий. Ну?

Туллий. Потому и вернулся: а) Доказать, что ты проиграл, б) За снотворным.

Публий. Ты сошел с ума! Ты сошел с ума! Как ты мог! Ведь сбежал! Не просто сбежал, а -- из Башни! Был на свободе! Мог -- куда угодно -- и -- и ([не находит слов]) променял свободу на снотворное!..

Туллий. А тебе не приходило в голову, душка Публий, что снотворное -- и есть свобода? И что наоборот тоже.

Публий. Да пошел ты со своими парадоксами! Ведь сбежал! Ведь нашел же способ! И мне, зараза, не сказал!

Туллий. Ну, ты б тоже со мной не поделился -- будь ты на моем месте.

Публий. Да. Но я бы и не вернулся! Из чего бы следовало, что возможность сбежать все-таки есть! А ты -- ты сократил шансы! Минус еще один способ! Который был. А теперь его -- нет.

Туллий. Способ сбежать, Публий, всегда есть. А вот способ остаться... Побег -- он что доказывает? Что система несовершенна. Тебя это, конечно, устраивает. Потому что ты, Публий, кто? -- варвар. Потому что для тебя Претор -- враг, Башня -- узилище. И так далее. Для меня он -- никто, она -ничто. И они -- никто и ничто -- должны быть совершенны. В противном случае, почему не вернуться к бараку.

Публий. И то веселее.

Туллий. Рано или поздно все становится предметом ностальгии. Потому элегия и есть самый распространенный жанр.

Публий. И эпитафия.

Туллий. Да. В отличие от утопии. Говоря о которой -- где мое снотворное?

Публий. Мало ли где! Ты же вернулся. Сам, конечно; но это все равно, что поймали. Не важно, чем. Голыми руками или идеей. Идеи -- они самые овчарки и есть!

Туллий. Даже если и так, мы же поспорили. И ты проиграл. Я выиграл. За выигрышем и вернулся. ([Чеканя каждый слог.]) Где мое -- снотворное?

Публий. Да почем я знаю... да на свободе таблеток этих завались. Бесплатно дают -- указ сенатский. Протяни руку -- и готово... Свобода и есть снотворное... Навалом... А ты...

Туллий. Речь, Публий, шла не о вообще снотворном.

Публий. То есть?

Туллий. А о [твоем] снотворном.

Публий ([вздрагивает]). То есть о моей свободе?

[Пауза.]

Туллий. Оставим громкие слова, Публий. Где флакончик-то?

Публий. Где правый сандалий. У тебя под кроватью.

Туллий. Гм. Хитро. ([Смотрит с интересом на Публия.]) Я б ни в жисть не догадался. ([Достает флакон из-под кровати и прячет его в складках тоги.]) Переоденусь пойду -- промок весь. Льет, как из ведра.

Публий ([бросая быстрый взгляд в окно, где -- сияющий полдень]). Но -сейчас лето, да?

Туллий ([из-за ширмы]). В Риме, Публий, всегда лето. Даже зимой.

Публий ([снова глядя в окно]). По крайней мере, утро сейчас, а? Часов, как говорили при христианстве, десять.

Туллий. Утро, утро. Не волнуйся. С этим они еще дурака валять не научились.

Публий. Не в их интересах. Я имею в виду -- сокращать сутки.

Туллий. Это почему же?

Публий. Да потому что пожизненно. И удлинять не в их интересах тоже.

Туллий ([задумчиво]). Н-да, чревато эпосом. Ни больше, ни меньше. ([Выходит из-за ширмы, в свежевыглаженной тоге, направляется к столу, подливает себе кофе, достает из недр тоги сигару и разваливается на лежанке. Первое кольцо дыма.])

Публий. Не поделишься?

Туллий. ?

Публий. Ну, этим -- как тебе это провернуть удалось. Планом -- и так далее. Теперь ведь все равно. Так сказать, постфактум.

Туллий. Ты снотворным своим и постфактум бы не поделился.

Публий. Да при чем тут таблетки!? Мог же все забрать -- пока я спал...

Туллий ([четко и раздельно]). Я не вор, Публий. Я не вор. Даже ты из меня вора не сделаешь. Я -- римлянин, а римляне не воруют. Я этот флакончик заработал. Понял? За-ра-бо-тал. Своим горбом. Причем, буквально.

Публий. Подумаешь, горбом. Классиков в шахту покидал. Так и христиане делали.

Туллий. Христианам легче было. Во-первых, шахты и были шахты. Им ведь -- что им шахту, может, только показывают -- сомневаться не приходилось. Во-вторых, не только покидал, но и сам последовал...

Публий. На то они и классики. Властители умов... Словом, сам себе палач, сам себе мученик. И все из-за снотворного несчастного.

Туллий. Что интересно ([вертя в пальцах флакон с таблетками]), это что именно он, флакончик этот ([встряхивает таблетки]), идею подсказал.

Публий. То есть как?! ([Вскакивает.])

Туллий. А так, что это -- цилиндр, и ствол шахты -- цилиндр. Только длиннее. И не такой прозрачный. Хотя тоже узкий. Метра в диаметре не будет. Сантиметров 75, не больше. И стенки, зараза, очень скользкие.

Публий. Смазаны, что ли?

Туллий. Это; и еще от сырости. Плесень местами.

Публий. Ну и?

Туллий. Я и решил: не просто солдатиком, а матрац сначала туда засунуть, пополам сложенный. Он же, матрац этот, распрямиться захочет -- то есть, застревать станет. Трение создаст. Чего, если солдатиком лететь, может и не случиться.

Публий. Это точно.

Туллий. Так мы вместе вниз и поехали. Ускорение как возникает -- матрац к стенке ствола ногой прижимаешь. Вроде как тормозишь...

Публий. Долго заняло?

Туллий. Примерно как -- э-э -- по-большому сходить. Или если душ принимаешь. Хотя пахло, как по-большому. И темно.

Публий. А потом?

Туллий. Потом -- сечка, классиками разрушенная. Потом -- клоака: катакомбы бывшие. И тебя в Тибр сбрасывает... Потом поплыл.

Публий. Когда мы в Лептис Магне когортой стояли...

Туллий. Публий! умоляю...

Публий. Да нет; просто у меня лавровый венок по плаванью был... Э-э, да чего там. ([Машет рукой.]) Они там сейчас, поди, похуже прежней сечку заделают. Электронную. Либо лазерную. По последнему слову.

Туллий. Ага -- распылители. Элементарные частицы... С другой стороны: мы у них тоже не одни. Ресторан все-таки... Опять же антенны телевизионные. Другие камеры. Может быть, даже ПВО. Отходов-то сколько.

Публий. А где, думаешь, у них кухня? Под или над нами?

Туллий. Под, наверное. Все равно же продуктам, в итоге, вниз канать, да. А так у них шанс подняться имеется. На мир взглянуть.

Публий ([тоскливо]). Мир лучше вблизи рассматривать... Чем ближе, знаешь, тем чувства сильней обостряются.

Туллий. Только обоняние... Если ты по миру так стосковался, я могу и не спускать после себя в уборной.

Публий. Острослов. Думаешь, есть какая-то разница? После тебя то есть? Этих-то ([с внезапной надеждой в голосе, тыча пальцем в два оставшихся бюста]), их-то ты -- зачем оставил?

Туллий ([качая головой]). Нет, не за этим... Просто на развод, на племя... Большая личная привязанность. С детства Назона любил. Знаешь, как "Метаморфозы" кончаются?

Вот завершился мой труд, и его ни Юпитера злоба

не уничтожит, ни медь, ни огнь, ни алчная старость.

Всюду меня на земле, где б власть ни раскинулась Рима,

будут народы читать, и на вечные веки во славе

([ежели только певцов предчувствиям верить]) -- пребуду.

Публий. Да положить я хотел на "Метаморфозы"!..

Туллий ([продолжая]). Обрати внимание на оговорку эту: про предчувствия. Да еще -- певцов. Вишь, понесло его вроде: "...и на вечные веки во славе..." Так нет: останавливается, рубит, так сказать, сук, сидючи на коем, распелся: "ежели только певцов предчувствиям верить" -- и только потом: "пребуду". Завидная все-таки трезвость.

Публий ([с отчаянием]). Да какое это имеет отношение?! Ты -- про предчувствия, а они -- новую сечку устанавливают! Это и есть предчувствие!

Туллий. А то отношение, что он прав оказался. Действительно, "на веки вечные" и действительно "во славе". А почему? Потому что сомневался. Это "ежели только певцов предчувствиям верить" -- от сомнения. Потому что у него тоже впереди ничего, кроме "вечных веков", не было. Кроме Времени то есть. Потому что тоже на краю пространства оказался -- когда его, пацана твоего тезка, Октавиан Август, из Рима попер. Только он на горизонтальном краю был, а мы -- на вертикальном... "Всюду меня на земле, где б власть ни раскинулась Рима..." Что да, то да: раскинулась. Все-таки тыща почти метров над уровнем моря. Да еще две тыщи лет спустя... А если их еще перемножить... Этого он, конечно, не предполагал -- что его в разреженном воздухе читать будут.