Страница 6 из 6
Так то на 180, Матильда, а ты на все 360 хватила.
Это чтоб бесповоротность символизировать, господин Президент: что после демократии дальше ничего не будет. И что демократия естественна.
Прессе это должно понравиться. Хороший кадр: рядом с Топтыгиным. ([Распускает галстук.]) Переводи.
Ой, щас. ([Убегает.])
Петрович, сигару хочешь? Фидель прислал.
Ага... Кровь, говорю, с молоком.
Держи. Ну, про молоко мы всё знаем. Гейгер зашкаливает.
Про кровь тоже.
Что да, то да.
Даже неинтересно.
Интересно, что это в Матильде больше демократии радуется: кровь или молочко?
И--и, Густав, сигару? Впрочем, что ж это я? Ты ж некурящий. Тебе, Цецилия, тоже не предлагаю. Кончай арбуз.
Я бы взял одну. Ради такого случая.
Какого "такого"? Держи.
Ну, демократия все-таки.
В Густаве это, конечно, кровь.
Ну, я бы ради этого, Густав, не стал развязывать. Тем более -- если кровь.
А ради чего вы б развязали, Базиль Модестович?
Да ни ради чего. Я ведь, Густав, заметь, и не завязывал.
Да вот хоть тот же Фидель: мне присылает, а Самому перестал.
Ему хорошо: у него остров.
Одни идеалы общие. Можно и не бриться ([кивает на портреты]).
Базиль Модестович, а если спросят, кто нас уполномочил? Ведь без парламента, без всего...
Не спросят, Цецилия. Им в голову не придет.
А если все-таки.
Скажи: история.
Но они же дотошные. Настырные и дотошные.
Ну и?
Ведь ни парламента, ни конституции. Только телефонный звонок.
История и есть. Телефон, Цецилия, орудие истории. Личной, во всяком случае. Иногда -- национальной. Особенно -- если записывается. Тогда личного от национального не отличить. История, скажи, устала от конституции.
Тем более, что все -- одинаковые.
Да, и теперь ей больше телефон нравится.
Не говоря -- телек.
Да, новые формы. Все-таки: переход от тирании к демократии.
Ага, требует новых форм. Вызывает их к жизни.
Так что скалки: история. Или скажи: революция. Для них -- одно и то же.
А они скажут: где народные массы, стрельба, баррикады?
А ты скажи, что -- не в кино. Что революция народ всегда врасплох застает. И что если им так охота кровопролитие увидеть, я могу вызвать войска и открыть по ним огонь. Надоели!
Ой!
Не ойкай: не спросят. Да, Петрович, -- позвони, пожалуйста, Бехеру в Японию. Скажи ему, чтоб не волновался, когда газеты увидит. Особенно -Матильду голую. А то он, чего доброго, с перепугу политического убежища попросит и правительство в изгнании создаст.
Да, старой закалки человек. Жаль, не было его сегодня.
Ага, мне тоже: рябчик был замечательный, не говоря -- подлива.
Да, теперь следующая партия еще когда будет.
Будет -- да только немецкая.
Или американская.
Скорее немецкая. Как часть займа.
Арбузы, поди, совсем кончатся.
Не кончатся, Густав, не волнуйся. Сам не допустит.
Да, все-таки символическое растение.
Овощ.
Все равно. Главное -- снаружи зеленый, внутри -- красный.
Да, цвет надежды и страсти.
Не говоря -- пролитой крови.
Какая разница.
Только, пока не разрежешь, не знаешь -- зрелый или незрелый.
Да. И потом -- семечки.
Подумаешь, семечки! Семечки всегда можно выплюнуть.
Что да, то да.
Послушай, Петрович. Тебе что больше нравится: прошлое или будущее?
Не знаю, Базиль Модестович, не думал. Раньше будущее.
Теперь, думаю, прошлое. Все-таки я -- внутренних дел.
А тебе, Густав?
Как когда. Когда будущее, когда прошлое.
Настоящее, значит. Тебя, Цецилия, не спрашиваю. С тобой все ясно. Сплошная надежда и страсть.
Женщина, Базиль Модестович, всегда будущим интересуется. Все-таки материнский инстинкт.
Усложняешь, Цецилия. При чем тут материнский? Просто инстинкт.
Какой вы все-таки грубый, Петрович!
Если я и грубый, то оттого, что неохота на старости лет немецкий учить. Или английский. Правильно я говорю, Базиль Модестыч?
Что да, то да.
А тебе самому, Базиль Модестыч, что больше нравится?
Сам не знаю, Петрович. Думаю, все-таки прошлое. В большинстве оно... Кофе будешь?
[Занавес.]
1990