Батум

командования командира батальона, и командира роты. Батальон стрелять

не умеет. Шеститысячная толпа - и четырнадцать человек. Министр. Что угодно будет вашему величеству повелеть относительно

Джугашвили? (Закашлялся.) Преступление, подобное совершенному

Джугашвили, закон карает высылкой в Восточную Сибирь. Николай. Мягкие законы на святой Руси.

В это время донеслась из Петергофа военная музыка.

Канарейка вдруг оживилась, встопорщилась и пропела

тенором: "...жавный!..", потом повторила: "...жавный

ца...", засвистела и еще раз пропела: "си... жавный!"

Николай. Запела! Целое утро ничего не мог от нее добиться! (Очень

оживившись, подходит к клетке и начинает щелкать пальцами и

дирижировать.)

Канарейка засвистела.

Николай Валерианович, не в службу, а в дружбу... ей надо подыграть на

органчике... будьте так добры, там, на столике... повертите ручку!

Министр подходит к шкатулочке, вертит ручку, шкатулочка

играет. Канарейка начинает петь: "Боже, царя храни!",

свистит, потом опять поет то же самое; "...боже, царя

храни..."

Министр. Поразительно!

Военная музыка уходит.

Что же это за такая чудесная птица? Николай. Ее презентовал мне один тульский почтовый чиновник. Год учил ее. Министр. Потрясающее явление! Николай. Ну, правда, у них там, в Туле, и канарейки какие! (Щелкает

пальцами.)

Канарейка: "...бо... ря... ни... ца...", свистит, потом

опять налаживается: "храни!.. боже, царя храни..." и

наконец, запустив руладу, наотрез отказывается дальше

петь. Министр перестает крутить ручку.

Опять что-то в ней заело! Министр. Все-таки какое же искусство! Николай. Среди тульских чиновников вообще попадаются исключительно

талантливые люди. Министр. Она поет только первую фразу гимна? Николай. И то слава богу! Так на чем же мы остановились, Николай

Валерианович? Министр. Срок. Полагается трехлетний. Николай. Эхе-хе... Ну что же... Министр. Разрешите формулировать, ваше величество? (Читает по бумаге, правя

карандашом.) "На основании высочайшего повеления, последовавшего сего

числа июля 1903 года по всеподданнейшему докладу министра юстиции,

крестьянин Иосиф Виссарионович Джугашвили, за государственное

преступление, подлежит высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор

полиции сроком на три года". Николай. Утверждаю. Министр. Разрешите откланяться, ваше величество? Николай. До свиданья, Николай Валерианович, был очень рад повидать вас.

Министр, кашляя, выходит. Оставшись один, Николай

открывает балконную дверь, садится за стол, нажимает

кнопку. Появляется флигель-адъютант.

Пригласите.

Флигель-адъютант. Слушаю, ваше величество. (Выходит.)

В дверях появляется военный министр Куропаткин,

кланяется.

Темно.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

...Из темноты - огонь в печке. Опять Батум, опять в

домике Сильвестра. Зимний вечер. С моря слышен шторм.

Порфирий у огня сидит на низенькой скамеечке. Потом

встает (он стал чуть заметно прихрамывать) и начинает

ходить по комнате, что-то обдумывая и сам с собою тихо

разговаривая.

Порфирий (горько усмехнувшись). Она больше Франции... Что ж тут поделаешь...

тунгузы... (Подходит к окну.) Вот так ночка... Черт месяц украл и

спрятал в карман... Да...

Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.

Ну что, есть что-нибудь? Наташа (снимая пальто). Ничего нет ни у кого. Порфирий. Я так и ожидал. (Пауза.) Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни

у кого. И больше никто и никогда от него вестей не получит. Наташа. Что это значит? Почему? Порфирий. Потому, Наташа, что он погиб. Наташа. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того, чтобы так сказать, нужно

иметь хоть какое-нибудь основание. Порфирий. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого человека! И

я тебе скажу, что, куда бы его ни послали, за эти два месяца он сумел

бы откуда угодно подать весть о себе. А это молчание означает, что его

нет в живых. Наташа. Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он должен был

погибнуть? Порфирий. Грудь... у него слабая грудь. Они знают, как с кем обойтись: одних

они хоронят, прямо в землю зарывают, а других в снег! А ты не знаешь,

что такое Сибирь. Эта Иркутская губерния больше, чем Франция! Там в

июле бывает иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там

захворать, и ему конец. Я долго ломал голову над этим молчанием, и я

знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно: кто поручится, что

его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме? Наташа. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал какой-то

малодушный. Что ты все время предполагаешь только худшее? Надо всегда

надеяться. Порфирий. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повернулся язык? Я

спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто может отрицать, что во всей

организации среди оставшихся и тех, что погибли, я был одним из самых

боевых! Я не сидел в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я

горжусь? Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он

допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию Джугашвили и

твердил одно и то же - не знаю, не знаю, не знаю такого! И разучился на

долгое время мигать глазами, чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от

меня не добился! А ты не знаешь, что это за фигура! Я не меньше, чем

вы, ждал известий оттуда, чтобы узнать, где он точно! Я надеялся...

почему? Потому что составлял план, как его оттуда добыть! Наташа. Это был безумный план. Порфирий. Нет! Он безумным стал теперь, когда я всем сердцем чувствую, что

некого оттуда добывать! И сказал я тебе это для того, чтобы мы зря себя

не терзали. Это бесполезно.

Послышался тихий стук в окно.

Кто же это может быть? Отец стучать в окно не станет. (Подходит к окну.) Наташа. Кто там? Порфирий. Такая тьма, не разберу... Наташа (глядя в окно). Солдат не солдат... Чужой... Порфирий. Ах, чужой... Тогда это нам не надо. Я знаю, какие чужие иногда

попадаются. Опытные люди! Погоди, я спрошу. (Уходит из комнаты.

Послышался глухо его голос.) Что нужно, кто там? Сталин (очень глухо, неразборчиво, сквозь вой непогоды). Сильвестр еще здесь

живет? Порфирий (глухо). Но его нету дома. А кто вы такой? Сталин. А Наташу можно позвать? Порфирий. Да вы скажите, кто спрашивает? Сталин. А кто это говорит? Порфирий. Квартирант. Сталин. А Порфирия нету дома? Порфирий. Да вы скажете, кто вы такой, или нет?

Сталин умолкает. Послышались удаляющиеся шаги.

Наташа (смотрит в окно). Постой, постой, постой! Что ты делаешь? (Срывается

с места.)

Порфирий выбегает ей навстречу из передней.

Порфирий. Что такое? Наташа (убегая в переднюю). Да ты глянь!..

Порфирий подбегает к окну, всматривается. Брякнул

крючок, стукнула дверь в передней. Наташа выбежала из

дому. Ее голос послышался глухо во дворе.

Постой! Остановись, вернись! Порфирий (некоторое время смотрит в окно, потом пожимает плечами). Не

разберу... (Идет к передней.)

Из передней входят Наташа и Сталин. Сталин в солдатский

шинели и фуражке.

Наташа. Смотри! Порфирий. Этого не может быть!.. Coco!.. Сталин. Здравствуй, Порфирий. Ты меня поверг в отчаяние своими ответами. Я

подумал, куда же я теперь пойду? Порфирий. Но, понимаешь... понимаешь, я не узнал твой голос... Наташа (Сталину). Да снимай шинель! Порфирий. Нет, постой! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно

слово... а то я с ума сойду! Как?! Сталин. Бежал. (Начинает снимать шинель.) Порфирий. Из Сибири?! Ну, это... это... я хотел бы, чтобы его увидел только

один человек, полковник Трейниц! Я хотел бы ему его показать! Пусть он