Адъютант его превосходительства

Красильников послал одного из чекистов за машиной, а сам с двумя по­мощниками стал досконально осматривать кладбище. Заглядывали в каждый вагон, поднимали с земли полусгнившие доски, копали под ними.

– Вроде он нас куда-то сюда вел, – раздумчиво сказал Сазонов и по ка­кому-то наитию неспешно направился в совсем заброшенный и поросший гус­той травой угол кладбища. Вагоны здесь зияли щелями и проломами, проржа­вевшие двери с трудом открывались. Всюду виднелись пятна уже успевшего усохнуть мазута. Постепенно чекисты приблизились к большому четырехосно­му пульману, лежащему на боку. Сазонов, кряхтя и отфыркиваясь, словно он забирался в воду, а не на крышу вагона, взобрался наверх, попытался но­гой толкнуть дверь. Следом за ним на вагон забрались Красильников и по­жилой чекист. Втроем они навалились на дверь – и она со скрежетом пода­лась.

Пожилой чекист протиснул голову в щель. Какое-то время всматривался в темноту, тихо буркнул скорее сам себе, чем товарищам:

– Фу ты, дьявольщина, похоже, что-то там есть… Солома какая-то или ящики…

Сазонов, не дожидаясь команды, пролез в щель, спрыгнул внутрь вагона, зашуршал там соломой. И через мгновение раздался его взволнованный го­лос:

– Семен Алексеевич!.. Товарищ Красильников! Вы поглядите, чего тут делается!..

Красильников тоже забрался внутрь вагона. Когда глаза привыкли к тем­ноте, он увидел слегка притрушенные соломой, аккуратно сложенные горкой винтовки и несколько ручных пулеметов «льюис», в другом углу вагона ле­жали цинковые ящики с патронами.

– Ну, дела! – поскреб пятерней затылок Красильников. – Надо еще шу­кать! Вполне может быть, что тут у них не один такой склад.

Громыхая, к кладбищу примчался открытый «бенц», и Красильников подк­лючил к поискам двух вновь прибывших чекистов. Искали до позднего вече­ра. Все исшарили, все оглядели, но ничего больше, кроме брошенной Бинс­ким в кустах винтовки, ее нашли.

Когда солнце окончательно приклонилось к закату, они погрузили най­денное оружие и патроны в малину, уложили сверху уже задеревеневшее тело Загладина и пешим ходом, следом за машиной, отправились в город.

– Около полуночи Красильников пришел на Богдана Хмельницкого. Фролов ждал его, и Красильников подробно рассказал о дневных злоключениях.

– Нет, все-таки везучий я, – в завершение сказал Красильников. – На­верняка, подлец, в меня метил. Я ведь с этим… с Загладиным рядом шел…

– Боюсь, Семен, заблуждаешься ты насчет своего везения, – грустно улыбнулся Фролов и побарабанил пальцами по столу. – Уверен, что оружие, которое вы обнаружили, – лишь малая толика из того, что заготовили контрреволюционеры. Всего Загладин, конечно, тоже не знал. Но знал он, бесспорно, многое. Вот его и убрали.

– Шут его знает, может, и так, – легко вдруг согласился Красильников.

– А могло быть иначе, не навороти ты столько глупостей, – безжалостно и жестко упрекнул его Фролов.

– Ну, знаешь!.. – обиженно вскинулся Красильников. – Какие ж такие глупости я сотворил?

– Много. И одна другой глупее. И одна другой дороже… Ну, во-первых, арестовывать Загладина надо было тихо, чтоб никто не видел, никто не слышал…

– Допустим, – согласился Красильников. – Но так уж получилось, не мог иначе.

– А раз так получилось, все остальное ты должен был высчитать. И то, что они оружие постараются перезахоронить, и то, что попытаются убрать Загладина, и еще многое другое.

– Так потому я и торопился!

– Торопиться в нашем деле, Семен, надо тоже медленно, – невесело ска­зал Фролов. – Ну да ладно, что теперь! Придется все начинать заново!

Опустив голову, Красильников мрачно смолил цигарку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Много страху натерпелся в тот день Мирон Осадчий. Спрыгнув с воза, он стремительно метнулся в толпу, затерялся в ней, понимая, что здесь ему в случае погони будет легче схорониться. Почувствовав себя наконец в безо­пасности, он нервно Скрутил цигарку, стал размышлять: «Домой?.. Домой не следует, а ну как чекисты что-то пронюхали и уже ждут меня в засаде?..» Оксане он тоже не очень доверял, молчаливая она встала, замкнулась, сло­ва лишнего не скажет… «И все же переждать у Оксаны спокойнее», – решил он. Придавив каблуком начавшую жечь пальцы цигарку, нырнул в ближайшую подворотню, юркнул меж времянок и сарайчиков, теснившихся во дворе, пе­релез через забор и вышел на соседнюю улицу, Несколько раз оглянулся. Нет, никто не шел за ним. Окончательно успокоившись, тихими переулками, проходными дворами, минуя центр, к вечеру добрался до Куреневки.

Дернув заскрипевшую калитку и вздрогнув от скрипа, в который раз за этот длинный день огляделся. Но на пустынной улочке в свете угасающего дня не видно было ни души.

В маленьком дворике по-вечернему пахли цветы, а за задернутым зана­веской окошком теплился мирный свет. Неслышно ступая, вошел в сени. Здесь пахло сухой травой, пылью и молоком.

Оксана сидела в горнице, что-то шила. Молча и неприязненно оглядела Мирона, запыленные его сапоги, порванные на колене штаны, осунувшееся, почерневшее лицо. Ни о чем не спросила. В затянувшемся молчании было слышно, как потрескивает в коптилке огонь и бьются в окно мотыльки.

– Кинь мне на чердак в сараюшке тулуп, подушку. Пару дней там перебу­ду, – угрюмо попросил Мирон, боясь встретиться с ее взглядом.

На чердаке сарая было сумеречно и сухо. Шуршал по соломенной крыше зарядивший с ночи легкий летний дождь. Время от времени Мирон смотрел в щелку, видел кусок двора, мокрых кур и Оксану, изредка преходившую по двору. От мерного шуршания капель и от отчужденной молчаливости Оксаны на душе было тревожно, муторно.

Прошло несколько дней, но ничего не случилось. Из дому тоже сообщили, что все спокойно. Понял Мирон: обошлось.

А потом сюда, к Оксане, наведался дядька Мирона. Узнал о постигшей его неудаче. Посочувствовал.

– Куда ж теперь? – хитровато прищурив угрюмоватые глаза, поинтересо­вался у Мирона.

– Свет велик, – неопределенно ответил Мирон, понимая, что нельзя ни­чего выкладывать вот так зря, с бухты-барахты.

– И деревьев с суками много, это верно, – загадочно сказал дядька Ле­онтий и неспешно стал ждать, что ответит Мирон.