Адъютант его превосходительства

– Но генерал Деев, господин капитан, направил меня сюда, – замялся поручик. – Здесь будет…

– Здесь будут апартаменты командующего! – отчеканил Кольцов твердо и надменно, как и полагается адъютанту его превосходительства.

– Но генерал Деев… – опять начал было поручик, но уже безнадежным тоном.

– С генералом Деевым я договорюсь. – И, подождав, пока офицер и сол­даты вышли, Кольцов плотно прикрыл дверь и отправился разыскивать Деева.

Двадцать седьмого июня с утра, едва солнце приподнялось над де­ревьями, штабные офицеры покинули свои вагоны и с вокзала перебазирова­лись в центр Харькова, на оседлое городское житье. Здание Дворянского собрания наполнилось четким стуком скрипучих офицерских сапог, щеголева­тым звоном шпор, вежливым щелканьем каблуков, поскрипыванием портупей, гулом разнообразных голосов.

Полковник Щукин тоже облюбовал себе несколько небольших комнат на первом этаже сообразно своим походным привычкам и неприхотливому, но строгому вкусу. На окнах здесь тоже появились решетки, из кабинета-ваго­на перекочевали сюда два внушительных стальных сейфа, стол, стулья. И расставлены были так же, как недавно в вагоне. Об этом позаботился капи­тан Осипов. Он знал: полковник не любил перестановок, подолгу и болез­ненно привыкая к каждому новому предмету. Равно как не любил и новых лю­дей в штабе и поэтому относился к ним с нескрываемым подозрением и был способен терпеливо, на протяжении многих месяцев, выяснять мельчайшие подробности их жизни.

После того как капитан Осипов доложил о поджоге Ломакинских складов и непосредственном исполнителе этой крупной диверсии Загладине, Щукин сде­лал какие-то пометки в блокноте и затем спросил, построжев внезапно ли­цом:

– Что-нибудь узнали о Волине, Кольцове?

– Занимаюсь, господин полковник! Ротмистр Волин, как выяснилось, слу­жил с подполковником Осмоловским. Подполковник отзывается о нем весьма похвально. Однако… – капитан замялся.

– Что? – нахмурился Щукин и сразу словно отгородился бровями от Оси­пова.

– Поручик Дудицкий пишет в докладной записке о странном поведении ротмистра в плену у Ангела. Проявлял малодушие, трусость. И потом, после побега… – Под угрюмым взглядом Щукина Осипов все больше сникал, пони­мая, что излагает только голые предположения.

– Факты? Мне нужны факты! – настойчиво повторил Щукин.

– Вел сомнительные разговоры… Подробности и факты досконально выяс­няю. Доложу несколько позже, – совсем тихо закончил Осипов.

– Так. Все? – Шукин резко положил руку на стол, как будто припечатал его печатью.

– Капитана Кольцова хорошо знают многие наши офицеры еще по румынско­му фронту. Отзываются с похвалой.

Щукин поднял на Осипова глаза, в которых светилось усмешливое недове­рие.

– Этого мало, капитан! – сухо сказал полковник и отвернулся, давая понять, что он недоволен своим помощником.

Осипов мысленно выругал себя за то, что поторопился с докладом.

Ковалевский сидел за овальным столиком в личных покоях с заткнутой за воротник салфеткой. Завтракал.

Кольцов бегло просматривал поступившие за последние часы письма, те­леграммы, документы и докладывал командующему:

– Рапорт градоначальника. Просит утвердить штатное расписание комен­дантской роты и взвода охраны сортировочного лагеря.

– Заготовьте приказ, я подпишу, – благодушно согласился Ковалевский.

– Слушаюсь!.. Рапорт начальника гарнизона Павлограда.

– Что там? – тем же размеренно ленивым тоном спросил Ковалевский.

– Полковник Рощин жалуется, что генерал Шкуро в пьяном виде ворвался в штаб и потребовал освобождения из-под ареста своего хозяйственника Си­нягина. Полковник Рощин пишет: «В присутствии офицеров штаба генерал Шкуро кричал на меня: «Мишка, выдай Синягина, а то я из тебя черепаху сделаю! – прочел Кольцов с почтительной выжидательной веселостью.

Ковалевский тоже улыбнулся:

– В семнадцатом Шкуро, напившись пьяным, вот так же кричал великому князю Дмитрию Павловичу: «Хочешь, Митька, я тебя царем сделаю?!» Великий князь холодно поблагодарил и отказался… А что полковник Рощин?

– Отказался выдать Синягина.

Некоторое время Ковалевский молча управлялся с завтраком, и казалось, забыл о Кольцове, потом со вздохом сожаления сказал:

– Синягина все же придется освободить.

Кольцов с недоумением посмотрел на командующего:

– Но он же вор, Владимир Зенонович! Продал партию английского обмун­дирования…

– Антон Иванович Деникин просил меня не трогать Шкуро, – доверительно сказал Ковалевский. – По крайней мере до тех пор, пока не возьмем Моск­ву. Заготовьте письмо полковнику Рощину.

– Слушаюсь, Владимир Зенонович! – Кольцов сделал пометку в блокноте и продолжил: – Письмо харьковского архиерея Харлампия. Просит принять его.

– Пишет, по какому делу?

– Так точно, насчет земли хочет посоветоваться. Просит разрешения прирезать к монастырю пятьсот десятин лугов.

– С богом, с богом пусть советуется… – махнул салфеткой Ковалевский и задумчиво уставился на Кольцова. – А что, может, принять?.. Давно в церкви не был, лба перекрестить некогда… Приму, пожалуй! Луга-то им небось надобны. Сирот, нищих ныне сколько – монастыри кормят… Что еще?

– Письма промышленников. Морозов, Бобринский, Сабанцев… – Кольцов тщательно перебирал письма.

– А они что хотят?

– Испрашивают аудиенции у вашего превосходительства.

– Где же я возьму столько времени?! – ужаснулся Ковалевский. – Каждо­му надо уделить внимание! Нет, я решительно не хотел бы с ними встре­чаться… – Но, подумав с минуту, заколебался: – Морозов, Бобринский, говорите? Черт! Все крупные промышленники, финансовые тузы. Как их не принять?

И тут Кольцов, сделав небольшую паузу, заговорил:

– Позвольте мне кое-что предложить, ваше превосходительство! – и, ви­дя, что Ковалевский готов его выслушать, сказал: – Мне кажется, было бы правильным установить в штабе единый день приема посетителей. Тогда по крайней мере они не каждый день будут вам докучать.

Ковалевский оживился, пытливо, с видимым интересом рассматривая свое­го адъютанта.