Страница 19 из 20
Прихватив из подвала бутылку и шмат вяленого мяса, он вернулся в кухню, где от души выпил и закусил, но прежде - заменил в водопроводном кране прокладки: капель раздражала.
Вернувшаяся со службы Людмила нашла его похрапывающим на диване во второй комнате, где стоял телевизор. На полу лежало разобранное ружье. Лицо Михаил прикрыл развернутой Библией. В кухне хоть и было накурено, но окурки валялись в помойном ведре, пепельница начисто вымыта. А пустая бутылка из-под водки спрятана за газовой плитой.
Мила принялась готовить ужин.
За ужином, откупорив вторую бутылку, Михаил поведал ей о ближайших своих планах. Починить электропроводку - в первую очередь на чердаке. Привести в порядок канализацию и водопровод.
- Я в тюряге многому научился, - сказал он. - А в Питере был шофером-дальнобойщиком. Потом в гараже слесарем и электриком. Руки на месте, голова в порядке, только вот без документов - куда?
Мила кивнула.
- В Питере у меня найдутся дружки, - продолжал Михаил. - Если не перемерли все, конечно: тринадцать лет прошло. На старую квартиру возвращаться нельзя. Для начала можно устроиться дворником - им служебное жилье дают. А там и с бумагами разобраться... Не перевелись мастера, которые не то что блоху подкуют, но и новый паспорт изготовят - не отличишь от настоящего, только деньги плати...
- А ружье зачем?
- Просто так. Люблю с железом возиться. Да и не дело это - держать оружие в подвале.
- Там сухо.
- Смажу и уберу подальше, - успокоил он ее. - А пока домом твоим займусь, много чего нужно сделать. Вот электропроводка у тебя всюду по стенам - не годится, надо в стены убрать. Да и прочее всякое...
- Пойдем-ка, - поманила Людмила.
Из старенького шкафа она достала добротный костюм и велела примерить. Темно-синий двубортный пиджак сел как влитой. Брюки оказались длинноваты.
- Я подогну, - сказала Людмила. - На всякий случай. Выключи свет, Миш.
И стала рвать с себя одежду, не дожидаясь, пока он освободится от костюма.
Ночевали они все-таки наверху. Мила была жадна и нетерпелива, не давала покоя и по утрам, но Михаила это вовсе не сердило: он и сам истосковался по женщине, да и гордился немножко тем, что она так на него "запала", как говорили зеки помоложе. По понедельникам, когда в библиотеке был выходной, они и вовсе не вылезали из-под одеяла до самого обеда.
- Ты счастлива? - спросил как-то Михаил.
Людмила молча посмотрела на него и впервые по-настоящему улыбнулась, но - промолчала. Улыбка у нее была тягучая и густая, как домашняя сметана, в которой ложка стоит. Поначалу ее пугали его звериные ухватки, рычание и животный хрип, но вскоре она смирилась с его ненасытностью, проявлявшейся почти что не по-человечески.
Михаил погладил ее массивное прохладное бедро и почувствовал, как дрогнули ее тяжелые ягодицы.
- Я опять хочу! - тихо засмеялась она, пряча лицо на его волосатой груди. - Как распоследняя сука.
- Ничего, - сказал Михаил, по-хозяйски заваливая ее на спину. - Дело хозяйское.
С утра до вечера он хлопотал по дому. Стараясь поменьше шуметь, он раздолбал все стены, заделал электропроводку и даже заштукатурил кривые рытвины, тянувшиеся к розеткам, выключателям и лампочкам. Работа затягивала, и он хватался то за одно, то за другое: чистил трубы печные и водопроводные, возился с ружьем, точил ножи. Но когда как-то вечером Мила попросила его зарубить петушка, он лишь измочалил топором шею несчастной птицы, которую приканчивать пришлось хозяйке.
- Человека убил, а с курицей справиться не можешь, - попеняла она ему.
- Топоры у тебя все тупые.
- Так возьми да наточи.
И на следующий день при помощи напильников и бруска он довел три топора и колун до бритвенной остроты и блеска.
Иногда он вспоминал свою ленинградскую квартиру - длинную кривую комнату под самой крышей в коммуналке, захламленную и пропахшую табачным дымом, но не испытывал никакой тоски. Питер был связан с убийством, и хотя он и стремился туда всей душой, воспоминание о залитой кровью женщине вызывало содрогание. Чтобы избавиться от дурной памяти, он брался за Библию, подчеркивая что-то карандашом или даже выписывая в ученическую тетрадку какие-то фразы...
А Людмила Ивановна неожиданно для себя обнаружила, что в городке полно мужчин, взгляды которых - восхищенные или грязно-липкие - она теперь принимала со смутной радостью.
Постоянным читателем библиотеки был старший лейтенант милиции Кравцов, приходивший сюда каждую неделю, а то и чаще. Он явно стремился обратить на себя внимание статной царицы-библиотекарши, с невозмутимым видом восседавшей за конторкой. И если раньше на его попытки заговорить с ней Мила отвечала односложно или вовсе отмалчивалась, то сейчас, к радости офицера, охотно вступала с ним в разговоры.
- Ищете все своего беглеца? - поинтересовалась она. - Ну, который из тюрьмы сбежал.
- Ищем и найдем, - твердым голосом отвечал Кравцов, налегая могучей грудью на конторку. - Чую я, что он пока где-то в городе прячется. В самом, можно сказать, невинном месте. Может, даже в вашем доме...
- Может, - с улыбкой кивала Людмила Ивановна. - И что?
- Не век же ему прятаться - найдем.
- Вы опять Пушкина берете? Стихи любите?
- Я все подряд у него читаю, - говорил Кравцов. - Я честный человек, Людмила Ивановна. И неженатый. А пока неженатый, можно и стишками побаловаться.
- Откуда у вас этот шрам? - спросила вдруг она, когда он взял со стойки очередной том академического Пушкина.
- Глаз у вас! - восхитился Кравцов. - Это меня в детстве паук укусил. Я его сдуру в руку, а он меня - цап! Рука раздулась, как валенок. Фельдшер с перепугу опухоль и разрезал, но ничего не нашел, а потом все само собой прошло.
- Не он, а она, - сказала Мила. - Вас укусила самка паука-крестовика. Она крупнее самца, на спине у нее такими белыми точечками крест выложен. После соития с самцом она его кусает, а потом съедает.
- Соития... а! - сообразил Кравцов. - Ну и ну! Вот они вы какие, женщины, а? Кому еще такое в голову придет... надо же!
В ответ Людмила лишь безмятежно улыбнулась.
Когда он ушел, Мила вдруг вспомнила о своем узнике, и внезапно ей в голову пришла мысль о том, что отношения их чем-то неуловимо напоминают отношения между людьми, заброшенными в библейские пустыни и леса, в то насыщенное тревогой пространство, где мужчины воевали и брали женщин, как сильный зверь - слабого, и где слова значили не меньше, чем поступки, и она была тоже зверем, пусть и слабым...
В конце июля Мила отправилась пропалывать картошку, но через полчаса ее скрутило и она еле добралась до дома. Болело внизу живота. На следующий же день она отправилась к врачу, который и сказал ей, что она беременна.
- И что теперь? - спросил слегка огорошенный новостью Михаил. - Мне уезжать?
- Ребенку нельзя без отца, - сказала Людмила. - И ты слово дал.
- Слово-то - из книжки! - рассердился Михаил. - А в ней много чего написано. Я тут, кстати, внимательно почитал про всех этих парней... галаадитян и ефремлян и других. Та бойня у моста через Иордан - это все так, вроде как подрались две шайки пастухов и разбежались. А на самом деле ефремляне были самым важным народом в Израиле, во всем тон задавали вместе с царем своим Иеровоамом. С ним они и в ассирийский плен пошли, только там и сгинули. А Иеффай твой вообще нет никто. Шестерка, хоть и ходил в судьях. Умер в одиночестве, и никто даже не знал, где он похоронен. Так-то, Людмила Ивановна! Историю надо досказывать до конца и целиком. К нам поп по субботам в тюрягу приходил, так тот все про Христа да про подвиги его, то да се. А я внимательно прочитал книжку, которую он нам оставил, и говорю: "Что ж вы, батюшка, то да се, а главного не говорите? Ведь Христос-то ваш был евреем. А?" Поп залопотал что-то, братва понасупилась, но некоторые из наших призадумались. Не надо по кусочкам, надо все выкладывать...