Домзак

- Жарче снега...

- Гонгоризм какой-то.

- Все равно хорошо. Я тебя хотела попросить... нет, ты повернись ко мне, я тебе покажу, чего я хочу... Дай-ка руку. Сюда... да... и сюда...

После ее ухода Байрон долго лежал неподвижно. В доме было тихо, как на дне ада. Даже шороха Люциферовых крыльев не слышно. Каждый заперт в своем Коците. Лишь дождь - опять дождь - стучит по крыше. В дождь сигнализация не работает. Однако на этот раз, если верить акту, который предъявил ему прокурор, она работала. А значит...

Он вылез из-под одеяла, быстро оделся, вздрагивая от холода (принцесса ушла галереей, оставив дверь открытой), и только тогда посмотрел на часы. Начало третьего. Мать там, внизу, небось замерзла. Или уснула под пледом.

Он вылил остатки рома в стакан, выпил и закурил. Пальцы подрагивали, но, похоже, это лишь преамбула к синдрому Корсакова. С ним бывало и такое, что пуговицы на рубашке не мог застегнуть. А вскоре что-нибудь или кто-нибудь сигнализировали о настоящей опасности. Однажды в метро, когда он возвращался навеселе после свидания с Артемом и Аршавиром, его на эскалаторе окликнул старик: "Борис! Какими судьбами!" И раньше случалось, что его с кем-то путали, он не обижался: не кинозвезда. Но всякий раз ему быстро удавалось разубедить собеседника. Тем же вечером, когда его окликнул старик, он - почему? из пьяного куража? - решил выяснить, как далеко может зайти идентификация личности. Он дождался старика внизу и молча, с чувством обнял его. "Ну вот, - забормотал растроганный старик, - я всегда говорил: когда Боря под кайфом, он самый человечный человек... Вспомнил Ильича, вспомнил! А Верочку? Она ведь ждет... который месяц ждет... Ты сейчас как? Может, заглянешь? Дернем по маленькой, покурим". Следуя за стариком, он проехал несколько остановок в метро, вышли на "Царицыно", заглянули в магазин. "Я сам, сам! - остановил он старика, полезшего было в карман. - Пузырек ноль семь и колбаски. Хлеб-то есть?" Его голос совершенно не смутил старика. От магазина до дома они шли пешком с полчаса. Подъезд, пропахший кошками и мочой. Дверь квартиры, обитая драным дерматином. "Зайди к ней, поздоровайся, - предложил старик в передней. - А я пока огурчики с балкона принесу. Холодильник опять сломался". В комнате горел ночник. На узкой кровати лежала молодая женщина, укрытая тонким одеялом. "Верочка, здравствуй, - негромко проговорил Байрон. - Вот и я". Это был последний рубеж, но и его он преодолел с пугающей легкостью. Женщина с улыбкой протянула ему обе руки. Замычала от радости, и он тотчас сообразил по характерному звуку, что она немая. Может, и глухая. Но ведь не слепая же. Неужели он и впрямь как две капли воды похож на какого-то там Бориса? Он с чувством поцеловал ее в губы. Потом они пили со стариком водку и закусывали колбасой. Он остался ночевать у глухонемой. Она была нетерпелива и требовательна в постели. Утром он дал старику денег, и тот побежал в магазин за водкой. Так продолжалось три дня. Наутро четвертого, спасаясь от материализованного бреда, он тайком выскользнул из квартиры. Едва добравшись до дома, тотчас позвонил частному наркологу. После этого он месяца три не пил. А потом снова... И снова - звонок, капельница, доза тетурама.

Он посмотрел на стакан. Отвлекся: вспомнил об акте и сигнализации. Она действительно капризничала, это могут подтвердить все домашние. Да и электрики, которых несколько раз вызывали, чтоб починить барахлившую систему. Ну а если допустить, что на этот раз система была в порядке, то вывод может быть только один: убийца - кто-то из Тавлинских. Или чужак, оставшийся в доме на ночь и знакомый с системой сигнализации. Диана и Нила отпадают. Он и Оливия - тоже. Остаются мать и - кто? Шофер ее... как его? Виктор. Был ли он в ту ночь у Майи Михайловны? И что она ответила на вопрос следователя, а следователь наверняка спросил, где она была в предполагаемый промежуток времени, когда было совершено убийство, и что делала. И была ли одна? Байрон видел Виктора рано утром, когда тот вместе с матерью садился в машину, но не видел и не знает, как и когда тот вошел в дом. Не исключено, что парень ночевал дома или у подружки. Войти же мог через калитку, запиравшуюся на простой засов.

Все эти вопросы важны в том случае, если убийца провел ночь в доме Тавлинских. Если же ближе к истине версия матери о киллере, нанятом Татищевыми, тогда можно не терзаться и спокойно ждать развязки всей этой истории.

Он заглянул в дорожную сумку: за вычетом ликеров остались лишь три бутылки виски. Интересно, продают ли виски в этих самых "Семи углах"? Проверил бумажник. Деньги были, но, если вдруг иссякнут, придется просить у матери: на весь Шатов - один банкомат, да и тот только для вкладчиков местного филиала Сбербанка.

Хотя, как правило, ни одна дверь в доме не запиралась (кроме наружных, разумеется), дед всегда держал при себе ключи ото всех замков. Тихо поднявшись на третий этаж, Байрон принялся наугад вставлять один за другим ключи в закрытую навсегда супружескую спальню. У деда были причуды, но само существование в доме этой запертой комнаты было причудой абсурдной. Ведь Алина Дмитриевна умерла еще в старом доме. И именно в старом доме дед закрыл супружескую спальню, открывавшуюся лишь для Нилы и однажды - для Байрона. Зачем же тогда было обустраивать эту спальню? Закрывать ее на ключ? Никого, кроме Нилы - с ведром и тряпкой, и близко не подпускать к святилищу? Чевертый по счету ключ мягко щелкнул в замке - дверь без скрипа открылась.

Как Байрон и ожидал, ничего особенного в этой комнате не было. Двуспальная кровать. Комод, на котором рядом с латунной пепельницей в форме лаптя стояла фотография бабушки. Кресло-качалка. Два стула. Две тумбочки. Ну и стенной шкаф для белья и одежды. Пустой.

Байрон придвинул стул к комоду и, закурив, стряхнул пепел в латунный лапоть.

После смерти северо-западной Ленты Байрону некуда было идти, кроме как к бабушке Алине. Его мутило и трясло. Он и мысли не допускал, что может кому бы то ни было рассказать о том, что случилось между ним и Лентой. И он не знал, что и думать о ее гибели. Или - что принято думать и делать в таких случаях. В городе говорили, что Лента покончила с собой. Когда мужчина в постели склонился над ней, она выхватила опасную бритву и, выпалив: "Запомни меня такой!", перерезала себе горло. Так утверждал на суде мужчина, который и спустя несколько недель после случившегося содрогнулся, вспомнив последние ее слова. Его оправдали, поскольку на бритве обнаружили только отпечатки пальцев Ленты. Байрон пришел к Алине Дмитриевне и сел в углу на табурет. "Ты не знаешь, с чего начать. - Бабушка закурила тонкую папиросу. - Постарайся не горбиться, пожалуйста. У нее был рак матки в финальной стадии. Это вообще редкость в таком возрасте. Она знала об этом. Остальное же... Бог ей судья. Во всяком случае, не я. - Она положила руку на его плечо и продолжила недрогнувшим голосом: - Иногда полезно наплевать на условности и, например, просто выплакаться в подушку". Он заплакал без голоса. Она сидела рядом, пока он не успокоился. Он ушел, так и не сказав ей ничего. Быть может, только ее он и любил по-настоящему в своей жизни?

Он встал.

Мертвых любить легко.

Пора менять караул у тела покойного.

Прежде чем встретиться с матерью, Байрон спустился черной лестницей в кухню. Нила сидела у окна со скомканным платком в руках. Байрону показалось, что она резко - за полчаса-час - постарела.

Перед нею лежал конверт, надписанный дедовой рукой.

- Нила, ты прочла? Что с тобой?

- Как это странно бывает, Байрон, сынок... живешь, живешь - и вдруг все словно наизнанку выворачивается, все другим каким-то становится... Он мне всего несколько словечек с того света прислал, а я из-за этих словечек сызнова всю жизнь пережила... - Она потянулаь носом. - Чуть не рехнулась, дура старая. А и всего-то - милой назвал. Господи!

Она прижала платок к носу.

- Прощения просил?

- Просил. А за что мне его прощать? Что грешили, так вместе грешили. Вместе перед Богом и ответим. А остальное... Даже страшно сейчас стало, как подумала: я ведь всю жизнь думала, что я ему вроде отдушины. Потоптал меня и дальше побежал. К жене, детям, другим бабам, по делам... да мало ли! А он пишет: может, это странно, но если вдуматься, кого я крепче тебя любил? Никого. - Всхлипнула. - Я это его письмо в саван зашью, чтобы меня с ним и похоронили. - Закрыла лицо большими красными ладонями. - А я кого еще любила? Никого, кроме него.