Страница 17 из 18
Глава четвертая
Комсомолец-доброволец
Ну а теперь, кажется, подоспела пора рассказать о том, как я породнился со Сталинградом в буквальном, житейском смысле. Для этого мне придется взять небольшой кусочек из эпилога "Моего Сталинграда", автобиографического романа.
С весны 1942 года в пригородном поселке Бекетовка жила-была семнадцатилетняя девчонка. Звали ее Галей. Она была тоже сиротой, как и Валя Сероглазка, одна из героинь помянутой здесь книги. Она, Галя, тоже убежала от мачехи, кою с полным правом можно отнести к классической категории "злой мачехи". Но убежала не на фронт, а к своей старшей сестре Нине, которая жила с мужем и двумя детьми в Бекетовке.
Но война быстро подкатила и сюда. Получив аттестат зрелости по окончании десятилетки, девушка добровольно пошла защищать город, ставший не только для ее сестры, но и для нее родным. С той поры она и стала называть себя "комсомольцем-добровольцем", так вот, в мужском роде. Сделалась связисткой-телефонисткой не где-нибудь, а в штабе 64-й армии, когда этот штаб перебрался в Бекетовку. Что и говорить, нелегко ей было там. Замешкаешься чуть-чуть, а на нее уже кричат. Особенно сердито - адъютант командующего. Известна общая слабость всех адъютантов ставить себя выше своих непосредственных командиров. Адъютант кричал, а вот Михаил Степанович Шумилов в таких случаях говорил своим тихим, глуховатым голосом: "Ну что же ты, девушка, порасторопнее надо. Бой же идет". Говорил строго, но отечески строго. И Галя любила командующего, но не любила его адъютанта, который ко всему домогался еще ее близости. И девушка в конце концов добилась того, что ее перевели в танковую бригаду.
Все это я узнал потом. А то, что где-то рядом находится существо, которое станет моим спутником на целых сорок два года, не знал, не ведал. А случилось это так.
В этой истории нет и капельки вымысла, хотя она могла бы стать сюжетом ловко закрученной приключенческой повести. Жизнь, в особенности фронтовая, подбрасывала иной раз такое, чего, как говорится, нарочно не придумаешь.
Конец марта 1944 года. Правобережная Украина. Черноземная, трясинистая, какой ей и полагалось быть в весеннюю распутицу. Грязища непролазная. И бредут по ней в своих ватниках три девчонки-связистки. За плечами карабины, за спинами у двух катушки с проводом, у третьей - полевой телефонный аппарат. Куда бредут? А туда, на юго-запад, в сторону Румынии, где за горами, за лесами ждет их оперативная группа штаба 64-й, а теперь уже 7-й гвардейской армии, - там их, этих восемнадцати-девятнадцатилетних, ждут, там они должны раскинуть связь. Соединить опергруппу с передовыми частями, вошедшими наконец в соприкосновение с оторвавшимися в поспешном отступлении дивизиями противника.
Девчата устали до невозможности. Им страшно хочется поесть, а есть-то нечего: тылы с продовольствием остались, увязли в грязи где-то далеко позади, "бабушкин аттестат", кажется, тоже иссяк, - не могли сердобольные украинские бабуси накормить целую армию, вот уже целую неделю двигающуюся через их селения. А перед тем через эти же села и деревни прошлась голодная и злая от неудачи армия немецкая: гитлеровцы не станут церемониться, после них действительно для других народов хоть потоп.
Взмешенная сотнями тысяч ног, копыт, гусеницами танков, колесами артиллерийских орудий дорога уходила в гору и скрывалась где-то за этой горой - оттуда доносились сочные, не приглушенные большим расстоянием артиллерийско-минометные выстрелы и автоматно-пулеметные очереди. Девчата останавливаются все чаще. Ноги отказываются идти дальше. Они, ноги, дрожат и от усталости, и от страха. Связистки не знают, кто там, за горой, свои или...... вот это "или" и придерживает воинов в ватных брючишках.
– Девчата, может, подождем маленько, - предлагает Вера. - Появится же кто-то из наших.
Подруги не отвечают, но вслед за Верой останавливаются и взирают вокруг себя с робкой надеждой. Востроглазая Рита первой различила вдали, у подножия горы, на которую они поднимались, две разительно неравные человеческие фигуры. Неравенство это сделалось более разительным, когда фигуры стали хорошо видимыми. Одна из них, малая, была облачена в добротный белый полушубок, изготовленный где-то в далекой Монголии, а другая - в шинель, которая доставала лишь до колен, не прикрывая их полностью. Это были журналисты из "Советского богатыря": редакция тоже осталась позади и находилась теперь бог знает где. Журналистам же, гвардии старшему лейтенанту Михаилу Алексееву, по должности заместителю редактора, и лейтенанту Юрию Кузесу (в редакционном быту его все в глаза и за глаза называли Казусом), нужно было во что бы то ни стало догнать передовые части своей дивизии и добыть там свежий материал для газеты.
Чувствовали себя эти двое малость пободрее, потому что в последней перед этой горой деревне, в самой крайней хате, смогли подкрепиться все-таки по "бабушкину аттестату". Хозяйка, пожилая "титка" Фанаска, поначалу всплеснула руками, завидя в дверях этих двух добрых молодцев, поскорее сообщила им, что они за одно только это утро оказались у нее сотыми: разве их "усех нагодуешь", то есть накормишь?! Призналась все-таки, что осталась лишь одна сваренная для холодца коровья голова - "бильше ничого нема".
– А ты, тетенька, не могла бы отдать ее нам? - осведомился Юрка Кузес.
– Будь ласка. Да разве ж вы будете ие снидать?
– Будем, будем! - отозвались мы хором. - Голод, тетенька, не тетка! сострили также хором, усаживаясь за стол.
Подхарчившись таким образом и повеселев, мы поднимались теперь в гору, подтрунивая, по обыкновению, друг над другом.
– Скажи, Михаил, как бы ты, будучи командиром полка, брал эту высоту? спросил Юрий, указывая на макушку горы.
– Смотря кто командовал бы на той высоте, - ответил я.
– Ну, допустим, я.
– Тогда мне и нечего было бы голову ломать!..
Расхохотались. Между тем увидели перед собой девчат и прибавили ходу. Через несколько минут догнали их, вместе поднялись еще немного, в небольшой ложбинке, окруженной низкорослым кустарником, расположились отдохнуть. Вера и Рита, познакомившись, уже щебетали с молодыми офицерами. Только Галя, третья связистка, присев на прошлогодней траве в сторонке со своей катушкой и с карабином, поглядывала на остальных молча, не присоединяясь к веселой болтовне подруг. Девятнадцатилетняя, с виду она была сущий подросток, узкое лицо казалось просто ребеночьим. Сказать, что ее вовсе не интересовали лейтенанты, нельзя. Галя прислушивалась к их словам. Один из офицеров, в полушубке, синеглазый, румянощекий, как девчонка, почему-то, разговаривая с ее спутницами, поглядывал часто на нее, Галю.
Отдохнув, мы поднялись на вершину горы, с которой увидели внизу большое село Ширяево. Но прежде того увидели пятерых мальчишек, занятых совсем не детским, вовсе уж не веселым делом: ребятишки стаскивали в одну братскую могилу наших убитых недавно здесь солдат. Некоторых, взятых, видимо, по пути наступления в ближайших селах и деревнях, не успели еще обмундировать, и они лежали на бранном поле в своих домашних одеждах: в пиджаках, в стареньких пальто, в черных порванных фуфайках, в разношенных ботинках и сапогах. Подростки, сумрачные, молчаливые, лишь впятером могли нести одно тело. с лиц ребячьих, раскрасневшихся от тяжкой и скорбной работы, струился пот.
Юрка и я, а вслед за нами и девчата, сняв с себя боевые доспехи, то есть карабины, телефонный аппарат и катушки, начали помогать ширяевским ребятишкам. И тоже - молча. И только когда все тела были уложены в яму и мужская часть артели принялась засыпать ее землей, девчата сперва зашмыгали носами, потом стали уже всхлипывать, а под конец разрыдались. Участницы Сталинградской битвы, страшных боев на курской дуге, на Днепре, неужто они не видели подобных зрелищ?! Может, это не первые их слезы, пролитые над могилой павших?... Конечно же, не первые. Но в сердце женщины, как в бездонном роднике, велик запас слез - не выплакать их и во всю оставшуюся жизнь. Эти три когда-то еще станут матерями, а может, какой из них не суждено испытать материнство, но они, женщины, рождены для того, чтобы дать жизнь другим, а потому так ненавистна им смерть.