Страница 94 из 113
- Судимые? А как же! - пищит в ответ Эдуард Семенович. - Само собой, есть. Администрация к ним подходит с особой чуткостью и бдительностью. Как положено. И потому никаких эксцессов с ними не отмечено. Уверяю вас. Я и сам терпелив с ними, как йог, - добавляет он так грустно, что все предыдущее и оптимистичное на этот счет теряет, мне кажется, последнюю достоверность.
- А кто именно у вас такой? - прошу уточнить я и достаю записную книжку.
- Именно? - переспрашивает Эдуард Семенович и беспокойно ерзает в своем кресле. - Одну минуту. Для точности я сейчас приглашу Нину Владиславовну, нашего бухгалтера.
- Почему бухгалтера? - с недоумением спрашиваю я.
- Ах! - машет пухлой рукой Зеликовский. - Молодая женщина, прекрасная память.
- Может быть, все-таки вспомните сами? - сухо говорю я. - А уж потом, если потребуется, уточним. Беседа наша все-таки конфиденциальная.
Мне сейчас вовсе не нужна молодая женщина с прекрасной памятью, которая сама будет влезать мне в печенки.
- Конечно, конечно. Пожалуйста, - угодливо пищит Эдуард Семенович, уловив недовольство в моем тоне. - Значит, так. Ну, во-первых, это Постников Павел.
Я записываю и жду, что он скажет дальше.
- Значит. Постников, это раз... - мямлит Эдуард Семенович, с тоской поглядывая на дверь. - Кто же еще?.. Если бы один Постников... Значит, так... Постников...
- Ладно, - снисходительно говорю я. - Давайте пока остановимся на этом Постникове. Остальных, я надеюсь, потом вспомните. Как он себя ведет, Постников ваш?
Зеликовский заметно приободряется. Глаза его теряют свое тоскливое выражение, взгляд оживляется. Он наклоняется ко мне и многозначительным тоном произносит:
- Внешне он ведет себя вполне сознательно.
- Как это понимать?
- А так. У администрации нет к нему претензий. Пошив отличный. Дамы довольны. Вкус, воображение, линии, - Зеликовский поднимает руки, откинув кисти в стороны, как восточная танцовщица, и даже пытается шевельнуть жирными плечами, изображая особую элегантность покроя. - Хорошим портным, я вам доложу, надо родиться. В нашем доме моделей мои фасоны - например, шикарное вечернее платье с разрезом на боку, рукав - кимоно с вышивкой и глубокий вырез на спине - это платье получило приз. Его возили в Москву. К сожалению, мало идет. Не развит вкус. Возможно, и дороговато. Я вам сейчас...
- Простите, - прерываю я его. - О ваших фасонах мы поговорим потом. Вот вы сказали, что Постников внешне ведет себя хорошо. Как это все-таки понимать?
- Как понимать? - настороженно переспрашивает Эдуард Семенович, и настроение у него заметно портится. - А понимать надо так, что влезть в него мы не можем. И поручиться тоже. Груб, между прочим. Не услужлив. Дамы народ нервный, требовательный, скандальный. Их наша кипучая жизнь такими делает плюс природа, конечно. Надо с этим считаться? Непременно! Ну, не так она тебе скажет, ну, сердечко свое больное на тебе сорвет, покапризничает, наконец. Дома-то она ведь всем угождает. Ну, а тут ты ей угоди. И все терпи. Допустим, ей сперва хотелось вшивной рукав, а вот теперь реглан. Или еще того хуже возьмем. Сначала - цельнокроенное, а потом ей в головку пришло отрезное. Бывает с ихним полом это? Сколько хочешь...
Больше я уже сдерживать улыбку не могу и спрашиваю:
- А Постников, значит, навстречу не идет?
- Нипочем. Я ему говорю: "Паша, надо быть добрым". А он только недовольно зыркнет на меня и уходит. Между прочим, и общественный долг свой не понимает. Осенью этой ездили, к примеру, на картошку, в колхоз. Все, как один. А он уперся, и ни в какую. Я ему говорю: "Ты смотри, научные работники и те едут. Юристы, я очень извиняюсь, тоже едут. А ты?" - "А я, говорит, болен. У меня язва" - "Ну, и что, говорю? У всех какая-нибудь язва. А нам лицо коллектива надо показать". Не понимает. Он болен! Как будто я, например, не болен. А поехал. Хотя потом и бюллетенил, и страдал.
На отечном лице Эдуарда Семеновича отражается целая гамма чувств, тут и страдание, и стыд, и беспокойство, и деловая озабоченность, но над всем этим преобладает некое опасение. Это последнее чувство, вероятно, имеет отношение к моему визиту. Я его, конечно, понимаю. К сожалению, по приятным поводам работники милиции чаще всего не являются. А Зеликовский чувствует себя ответственным за целый коллектив очень разных людей. Человек он, мне кажется, добрый, совестливый и работу свою любит. Ну и конечно же он хочет жить спокойно. Это тоже понятно.
- Словом, - говорю, - этот Постников причиняет вам немало хлопот, так я понимаю?
- Не говорите, - шумно вздыхает Эдуард Семенович, - До тюрьмы сорванцом был и после таким остался. Я же его помню. Мать у нас уже сколько лет работает, швея. Последние слезы из-за него льет. Смотреть на нее больно, на Ольгу Гавриловну.
- Значит, выходит, что у матери к нему претензии есть, а у администрации нет? - строго спрашиваю я.
Но Эдуард Семенович, видимо, что-то улавливает в моем тоне и кроме строгости. На лице его снова проступает тревога.
- Ах, господи! Я же вам совершенно официально заявляю, - для убедительности он протягивает руки и мелко трясет ими передо мной, словно заклиная в чем-то. - Есть претензии, есть! Да вот вам пример, если угодно. С месяц назад приносит заявление: неделю за свой счет. Это в конце года! "Зачем тебе неделя?" - спрашиваю. "В Москву, говорит, надо, по личным делам". - "Какие, говорю, могут быть личные дела, когда конец года у нас?" Но вижу, он сам не свой. "Не дадите, говорит, так уеду". И я вижу: уедет. Убьет меня и уедет. Ну что делать? Пришлось дать.
- Это когда же было? - равнодушно спрашиваю я, так равнодушно, что, по-моему, любой человек должен от такого равнодушия насторожиться. Это я, правда, уже потом сообразил. Но Эдуард Семенович, к счастью, моего волнения не замечает, он и сам достаточно взволнован.
- Когда это было? - пискливо переспрашивает он. У многих людей такая манера: сначала переспросить, прежде чем ответить. - Сейчас скажу точно. Один момент.
Он с усилием наклоняется, открывает тумбочку стола, выдвигает ящик и достает оттуда тетрадку. Полистав ее своими толстыми пальцами и заодно немного отдышавшись, он находит нужную запись и читает, водя пальцем по строчке: