Близко-далеко

Орлов «открывал» Лондон перед своими друзьями постепенно, не спеша. Чтобы понять и прочувствовать зтот город-левиафан, нельзя перегружаться слишком большим количеством впечатлений сразу.

Утром третьего дня, войдя в номер гостиницы, Орлов сказал:

– Вы видели два сердца столицы – экономическое и политическое. Да, два сердца! Что ж делать: анатомия социальная несколько отличается от анатомии физиологической. Сегодня я хочу познакомить вас с тем, что – продолжая ту же метафору – по справедливости может быть названо легкими Лондона: я имею в виду лондонские парки. Прежде всего несколько предварительных фактических данных…

И Орлов рассказал, что на территории Большого Лондона имеется около четырехсот парков – от совсем маленьких, в один-два гектара, до таких гигантов, как Хэмпстед-Хис, в северной части столицы, который тянется на 16 километров и постепенно сливается с загородными полями. Наиболее крупные – это Гайд-парк, Риджентс-парк, Кенсингтон-гарденс, Ричмонд-парк, Баттерси-парк, Кью-гарденс и некоторые другие.

Английские парки сильно отличаются от общественных садов на континенте Европы. Английские парки сохраняют вид уголков подлинной, нетронутой природы. В этом их особенность и прелесть. Искусство садовода заключается в том, чтобы поддерживать этот естественный, натуральный характер пейзажа. Правда, в некоторых «аристократических» парках, как, например, в Кенсингтон-гарденс или Сент-Джемс-парк, траву подсеивают и стригут, кое-где разбивают цветочные клумбы. Но это – исключение. Как правило, лондонские парки сохраняются в своем естественном виде. Впечатление естественности усиливается тем, что в парках много животных: на лужайках пасутся бараны, бродят олени, аисты и пеликаны. Наконец, в лондонских парках посетитель может чувствовать себя совершенно свободно, делать что угодно: ходить по траве, валяться под деревьями, играть в мяч, пускать змея, кататься в лодке по озерам и прудам, устраивать митинги и демонстрации…

– Начнем, пожалуй, с самого известного из лондонских парков – с Гайд-парка, – предложил Орлов.

На громоздком красном автобусе друзья подъехали к «Мэрбл-Арч» – Мраморной Арке. Эти огромные ворота из белого мрамора, всегда закрытые, воздвигнуты на маленькой площади перед входом в Гайд-парк.

Когда все четверо очутились по ту сторону железной ограды, окружающей территорию парка, Орлов заметил:

– Этот уголок Гайд-парка – одно из наиболее оригинальных местечек Лондона, да, пожалуй, и Европы…

В разных местах под деревьями стояли небольшие деревянные трибунки, очень смахивающие на высокие стулья. С трибунок, горячо жестикулируя, взывали, кричали, говорили люди. Ораторы непрерывно сменялись, причем каждый приносил с собой свою раскладную трибунку. А вокруг стояли слушатели – у одних больше, у других меньше, у третьих один-два. Впрочем, это нисколько не смущало ораторов. Даже без единого слушателя они произносили свои речи с такой горячностью, как будто бы обращались к многотысячной толпе.

Тройка «робинзонов», предводительствуемая Орловым, подошла поближе и прислушалась. Большинство ораторов проповедовали «слово божие», причем каждый отстаивал единоспасающую силу своей веры, своей религии, своей секты. Какой-то высокий старик с большой белой бородой – явление, необычное в Англии, – высоким голосом кричал:

– Да грядет день суда божия! Он близок!.. Братья, есть еще время для спасения! Покайтесь, и я буду за вас представительствовать пред господом!..

Высокий негр, сверкая белками глаз и неистово ударяя себя в грудь, вопил:

– Не верьте слугам Вельзевула – священникам, анархистам, социалистам, никому! Вас обманывают! Верьте только пророку Аману – он приведет вас к тысячелетнему царствию блаженства!

Тут же рядом худощавый агитатор доказывал, что победа лейбористов на выборах в парламент обеспечит счастливую жизнь всем рабочим Англии.

Немного дальше молодой, энергичный коммунист, с жестами заправского оратора, резко критиковал лейбористов за их соглашательство, оппортунизм и призывал поддерживать коммунистов в борьбе за дело рабочего класса, за светлое будущее английского народа…

– Сегодня мы видим будни Гайд-парка, – кивнул Орлов на трибунки под деревьями, – так сказать, повседневную агитационную работу. Но бывают здесь дни, когда под эти деревья собираются сотни тысяч человек и десятки лучших ораторов Лондона обращаются к массам с разукрашенных трибун. Мне самому как-то пришлось участвовать в подобной демонстрации, когда я жил здесь эмигрантом. Как изменился с тех пор мир!.. Однако двинемся дальше, в глубь парка.

Вековые дубы и липы широко раскидывали свои тенистые ветви. Густые кустарники окружали светлые поляны. Сочная, ярко-зеленая трава вызывала желание полежать на ней, поваляться, отдохнуть. Кое-где желтели изгибы дорожек, но их было очень немного, и почти все ходили по густой траве. Воздух был свеж и чист. Шум многомиллионного города доносился сюда, как отдаленный рокот моря. Матери с детскими колясками сидя дремали под теплыми лучами солнца. Влюбленные парочки, обнявшись, гуляли или сидели на уединенных скамейках. Молодежь группами расположилась на траве, крутила захваченные с собой патефоны и играла в мяч. Рабочие семьи, почему-либо свободные сегодня, пришли сюда на весь день, чтобы подышать свежим воздухом. Они устраивались по-домашнему – с детьми, бабушками и даже собаками, закусывали, отдыхали, прогуливались. В укромных местечках устроились любители чтения, углубившись в книги и газеты.

Флейтист, усевшись на пригорке подальше от всех и ни на кого не обращая внимания, извлекал из своего инструмента сложные фиоритуры. Какой-то пожилой господин с увлечением запускал в воздух замысловатого змея и смешно бегал по лужайке. Десятки мужчин и женщин в купальных костюмах лежали на пляже Серпантайн – искусственного озера посреди Гайд-парка. И все это – в самом центре величайшего города в мире!

– Парк – это курорт, дом отдыха, санаторий лондонской демократии, – усмехнувшись, сказал Орлов. – Что ж, воспользуемся и мы ее прелестями!

И он повел своих друзей в небольшой дешевый ресторанчик, укромно приютившийся в тенистом уголке.

Орлов хорошо знал, хотя и недолюбливал английскую кухню. Он умело подобрал наиболее приемлемые для русского вкуса блюда: жареную баранину с сильно наперченным рисом, паровую рыбу, плавленый сыр и в завершение – по чашке кофе с булочками. За столом Орлов рассказывал о временах своей эмиграции, а гости – о своих недавних приключениях на суше и на море.

Тем временем на Гайд-парк упал туман. Даль заволокло, трава покрылась мелкими капельками влаги. Кусты и деревья превратились в какие-то фантастические фигуры, закутанные белым саваном. Глухая, «ватная» тишина окутала парк. Стало сыро и прохладно.

Советские путешественники поднялись из-за стола и направились по одной из аллей парка, внимательно вглядываясь вперед. Видимость не превышала 50–70 метров. Дальше все пропадало в желтовато-молочной мгле…

Вдруг справа раздался приглушенный стон. Что это?

На сырой скамейке, скрючившись, сидела старая женщина. На ней было мятое, грязное платье, измученное лицо прикрывали поля старой соломенной шляпки. Защитой от холода ей служили газетные листы, которыми она покрыла колени. Видимо, этой несчастной негде было преклонить голову. У Тани кошки заскребли на сердце. Она высыпала из сумочки на ладонь все серебро и протянула его старухе.

– В Лондоне всегда было и есть много бездомных, – задумчиво сказал Орлов. – Эта старая женщина напомнила мне один случай из времен моей эмиграции. Любопытный случай… Как-то около часу дня я шел по Оксфорд-стрит. Вдруг совершенно неожиданно стало темнеть, будто началось «светопреставление». Через пять минут наступила ночь – да какая! Зажглись фонари, но уже на расстоянии двух-трех метров их свет меркнул, побежденный туманом. Случилось то, что в те времена случалось часто, особенно в зимние месяцы: густое облако, насквозь пропитанное жирной лондонской копотью, упало на город. Ведь тогда в качестве топлива употреблялся главным образом уголь. Это теперь уголь вытесняется электричеством, нефтью, газом, и оттого копоти стало меньше и нет больше «черных туманов». Их сменили желтые или бело-желтые туманы, вроде сегодняшнего… Так вот, на город внезапно упал черный туман. Все движение на поверхности земли сразу замерло. Осталась лишь подземка, но в густом мраке я никак не мог добраться до нее. Я медленно продвигался, осторожно ощупывая пространство впереди и держась правой рукой за стены домов. Каким-то чудом я оказался в маленьком скверике, добрался до скамейки, сел и решил переждать туман. Не могу сказать, сколько времени я так сидел, но вдруг почувствовал, что я не один, что рядом сидит еще кто-то. Именно почувствовал, потому что видеть ничего не мог. Я прислушался… Раздался тяжелый вздох, потом стон. Я сказал, обращаясь в темноту: «Что с вами?»