Страница 70 из 92
Для начала я послал его в нокдаун:
– Вы готовите рапорт, Онэ? О моих действиях и через мою голову. Но учтите: первым об этом узнаю я.
Он взглянул на меня исподлобья, как бы оценивая мою угрозу.
– Вам еще не выносили смертного приговора? – спросил я.
– Н-нет… – заикнулся он.
– В таких случаях полицейских спасают. Переводят в другое место, как Минье, например. Так запомните: вас не переведут. Это я вам обещаю.
Я мог спокойно считать до десяти, как на ринге. С Онэ было покончено. Требовался кислород, и я его дал.
– Мне поручено, Онэ, любыми средствами, я подчеркиваю – любыми, поднять добычу руды и угля. Сделать это можно при помощи кнута и пряника. (Я перевел «кнут» как «плетку», а «пряник» как «плитку шоколада».) Мои предшественники предпочитали плетку, и добыча падала. Поэтому я решил попробовать шоколад.
По-видимому, он понял, потому что мое требование разыскать и доставить Джемса бросился выполнять сам. Сейчас предстоял разговор потруднее.
Джемс вошел в зеленой куртке каторжника: до полосатых местные Гиммлеры не додумались. Сначала я даже не узнал его, настолько он изменился. Работа в Майн-Сити действительно сокращала прирост населения.
– Садись, – сказал я, подвигая стул.
Он сел, не отводя устремленных на меня глаз. В них я читал презрение и недоверие.
– Не веришь?
– Не понимаю вопроса.
– Прекрасно понимаешь. Только считаешь, что я предатель и делаю карьеру в полиции.
– А разве это не так? – скривился он. – Мне что-то неизвестно от Сопротивления о твоем назначении.
– Будет известно, – сказал я. – Оно произошло неожиданно для меня самого. Связаться с руководством и получить директивы еще не успел.
Он молчал. Сжатые губы его по-прежнему презрительно кривились: не верил ни одному моему слову.
– Не доверяешь?
– Не доверяю.
– Ты прав, – вздохнул я. – Доверие не просят, а завоевывают. Подождем. Где ты работаешь?
– На седьмой-бис.
– В шахте?
– Конечно. Думаешь, буду восхищаться твоими реформами? Они, конечно, гуманны, но в создавшемся положении приносят больше вреда, чем пользы.
Так и есть: смятение в умах уже началось. Надо развивать партию. Шах королю!
– Ты ошибаешься и скоро осознаешь свою ошибку, – сказал я. – А пока я перевожу тебя из шахты.
Он вскочил испуганно:
– Куда?
– Сюда. В канцелярию. Ты должен быть у меня под рукой.
– А если я не хочу?
Я усмехнулся.
– Оставь меня в шахте, Ано. Прошу. Сейчас это очень для меня важно. – Голос его дрожал, он почти умолял, этот голос.
– Нет. – Я решительно отверг его просьбу. – Ты сам поймешь, где ты нужнее.
– Никогда! – крикнул он. – Никогда не пойму.
Я решил добить его: у меня не было выхода.
– Ты и раньше мало что понимал. Из-за непонятливости и газету погубил.
Он сразу сник, даже голову опустил, как провинившийся школьник.
– Я не обвиняю тебя в предательстве, потому что знаю предателя, – сказал я. – Но твое недомыслие и доверчивость, столь же легкомысленные, как и сейчас твое недоверие, привели к провалу.
Он вздохнул и выдохнул; казалось, он задыхался.
– Ты знаешь предателя? Кто?
– Этьен. Я же предупреждал тебя.
– Но ведь он сам оборудовал типографию.
– Был в одной стране – до вашего Начала, конечно, – некий провокатор по имени Евно Азеф. Он организовывал революционные акции, чтобы потом донести полиции. Этьен помельче, но из той же породы.
Джемс уже не отвечал, не глядел, не кривился. А я выдавливал из него упрямство, как зубную пасту из тюбика.
– Кстати, газета выходила и выходит без перерывов. Была оборудована резервная типография, о которой не знали ни ты, ни он. И редактирует ее неплохо один наш общий знакомый.
– Кто?
– Мартин.
– Твой Мартин?
– Наш Мартин, – сказал я. – Такие-то пироги, юноша. Забирай свои пожитки и переселяйся в административный барак.
– И все-таки не верю, – повторил Джемс, но уже без прежней уверенности.
– Поверишь, – усмехнулся я. – Даже плечики опустишь, когда увидишь очередной номер. Мат!
– Что? – не понял Джемс.
– Ничего, – сказал я, уже думая о другом.
Теперь мне нужен был только повод для отъезда в Город.
Время работало на нас.
35. ГАМБИТ ЭТЬЕНА
Повод нашелся. Нужно было сменить вольнонаемных шоферов, подвозивших из Си-центра муку ручного помола, из которой замешивалась лагерная похлебка для кухонь, и деликатесные продукты для администрации и охраны. Я выехал ночью, рассчитывая застать Зернова или в крайнем случае Мартина. Конечно, жаль было подымать их с постели, но кто-нибудь – или Борис, или Дон – нашел бы способ добраться до Фляша. А с Фляшем требовалось связаться до вечера: времени у меня не было.
Конюшня отеля была на замке, конюхи спали, и я, привязав лошадь к афишной стойке, прошел в вестибюль «Омона», не рискуя никого удивить, – мой мундир был идеальным ночным пропуском. Но и удивлять было некого – швейцар дремал у себя в каморке, а портье просто спал, положив голову на руки. Тоненькая струйка слюны текла по губам на полированный дуб, и требовалось что-то погромче стука моих сапог, чтобы разбудить спящего. Так я и добрался незамеченным до нашего номера, тихонько открыл дверь собственным ключом и вошел.
Вошел и отшатнулся. На меня из соседней комнаты прыгнул с безумными глазами Мартин. Он был одет, в руке сверкнул знаменитый нож. Прыгнул и тоже отшатнулся – я стоял ярко освещенный трехсвечником на камине.
– Будь ты проклят! – воскликнул Мартин и сплюнул. – Галунщик чертов! Как вошел?
– У меня же ключ, – удивился я.
– Почему ночью?
– «Почему, почему»! – обозлился я. – А почему ты одет? И кто там в комнате?
– Ну, входи, – сказал он, подумав, и пропустил меня вперед.
В комнате было так накурено, что даже десяток свечей не позволил сразу рассмотреть лиц собравшихся. Я никого не узнал, но все вскочили, различив мой проклятый мундир.
– Порядок, – сказал Мартин. – Тревога отменяется. Это Юри Ано лично и срочно.
– Ну и напугал ты нас, Юрка, – услышал я в дыму голос Зернова.
– Меня он не помнит, – засмеялся сидевший ближе всех Стил.