Страница 66 из 92
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПЕПЕЛ КЛААСА
33. ГНЕВ КАРДИНАЛА
Возвращались мы сквозь толщу фиолетового тумана или взвеси, не мешавшей дышать, но мешавшей видеть и слышать, как мне показалось, несколько дольше, чем когда въезжали в континуум. Может быть, с нас снимали какие-нибудь энцефалограммы с записью мыслей и выводов о модели земной жизни, построенной «облаками» в неизвестно каком уголке нашей или не нашей галактики. Не впечатление же наше о заводе-континууме интересовало «всадников ниоткуда» – тут для них все было привычно и слаженно. Неслаженной была жизнь, к которой мы возвращались.
Незаметно туман почернел, сгустился до ночной темноты, блеснули незнакомые звезды на небе, к которым я так и не мог привыкнуть, вблизи и вдали легли зубчатые тени леса. Мы выехали к повороту на шоссе, и машина остановилась. Тихонько щелкнув, открылись двери кабины; из лесной благостной тихости вдали донеслось конское ржание и – совсем близко чьи-то слова и смех: машину, как обычно, поджидали спешившиеся патрульные. Зная, с какой стороны они подойдут к открытой кабине, мы выскочили с другой в темноту. «Никого», – сказал, как мне показалось, разочарованно и тревожно голос подошедшего Оливье, а незнакомый голос очередного патрульного – я мало кого знал на заставе – спросил: «Вы о чем, лейтенант? Ведь это же отъезжающая, а не прибывающая машина». Оливье вздохнул; я отчетливо услышал, как он щелкнул сейчас же пальцами – признак тревоги и нетерпения, – и, честно говоря, обрадовался: беспокоится парень. «Так, – сказал он патрульным, – порядок. Поезжайте». И машина уже без нас растаяла в окружающей темноте.
Тень Оливье молча двинулась к лесу, где ждали стреноженные лошади. Он прибыл один вместо конюхов и не затем, чтобы только отвести лошадей на заставу, а потому, что втайне надеялся на мое возвращение.
– Оливье! – позвал я.
Тень впереди остановилась.
– Ано?
Удивление, оборвавшаяся тревога, вмиг снятое напряжение и просто радость слились в этом негромком вскрике.
– Как видишь или, вернее, слышишь, – засмеялся я.
– Неужели оттуда?
– Оттуда.
Зернов и Мартин подошли ближе. Незачем было прятаться и оттягивать встречу.
– Эти с тобой? – спросил Оливье.
– Со мной. Это Борис. – Я дотронулся в темноте до Зернова. – А это Дон. Не зажигай фонаря – это не обязательно. Верные друзья и добрые парни.
– Плохих не выберешь, – отозвался Оливье.
– Их нужно поскорее отправить в Город. Мундиры, сам понимаешь, липовые. Включи по одному в патруль и отправь с какой-нибудь подходящей машиной.
– Куда?
– На улицу Дормуа.
Я имел в виду «Фото Фляш» – ателье, которое после гибели Маго и ухода Фляша в глубокое подполье удалось арендовать Зернову не без помощи Томпсона. Там он с Мартином мог переодеться и переждать до утра – не в полицейских же мундирах являться в «Омон».
– Посмотри маршруты рейсов и подбери парочку с остановками поблизости, – прибавил я.
– Зачем? Я их наизусть помню. Одиннадцатый и двенадцатый рейсы. Остановки у булочной Фрезера и у кафе Марди. Там близко.
Меня больше тревожило, как Зернов доберется до заставы: ездить верхом он так и не научился. Но Мартин меня успокоил: «Доберемся. Езды всего четверть часа. Темно, и смеяться некому». Так и добрались. Оставив друзей дожидаться у дороги – незачем было им привлекать внимание в полицейской казарме, – мы с Оливье прошли в дежурку.
– Включаюсь, – изрек торжественно Оливье.
Я сделал вид, что не понял.
– Во что?
– Во все, что бы ты ни предпринял. На меня тоже можно положиться.
– Верю. Но пока тебе лучше оставаться в стороне. Дело опасное, и рисковать не стоит.
Оливье обиделся:
– Я, кажется, никогда не был трусом.
– Знаю. Но ты не знаешь, на что мы идем.
– На грязное дело ты сам не пойдешь.
– Не пойду. Но сейчас, подчеркиваю, сейчас лезть в огонь незачем. Договоримся позже. Обязательно договоримся – обещаю. Пока же тебе, полицейскому, лучше не знать всего, что мы знаем.
– Ты тоже полицейский.
«Сказать или не сказать? Все равно сказать придется, если ищешь союзника. Для врага же Оливье и так знает больше, чем нужно. Достаточно для того, чтобы всех нас поставить к стенке. Рискну».
– Я разведчик во вражеском лагере, – не сказал – выдохнул я.
Но эффекта не получилось. Слова «разведчик» в нашем его понимании в словаре Оливье не было. Пришлось пояснить.
– Я из Сопротивления, понял?
– Я давно это понял, – сказал Оливье. – Добрые люди не идут в полицию.
– А ты?
Я знал, что Оливье – сын полицейского, и Оливье знал, что мне это известно. Но мне хотелось услышать его ответ.
– Я в мать, а не в отца, – признался он. – Галун меня не тешит. Тем более дела. – Он вздохнул и прибавил: – Я с тобой, Ано, что бы ни случилось дальше. И так уж случилось многое.
Он многозначительно замолчал, ожидая обещанного рассказа. И я рассказал обо всем, что мы видели за голубыми протуберанцами. О тайном тайных, неведомом даже самому Корсону Бойлу. То, что Оливье не понял, я обещал объяснить впоследствии: о «всадниках ниоткуда» походя не расскажешь. Но о заводе-континууме, созданном до Начала, пришлось выложить.
– Почему вы называете это континуумом? – спросил Оливье.
Объяснить было трудно: Оливье латыни не знал.
– Ты слушал когда-нибудь мессу?
– Конечно.
– На каком языке говорит кюре?
– На церковном.
– Это латынь, – сказал я. – А «континуум» по-латыни – нечто постоянное, вечное. Этот завод никогда не остановится и никогда не иссякнет.
– А если увеличится население?
– Увеличится и объем продукции. Сколько затребуем, столько и получим.
– Значит, не нужно уменьшать прирост населения?
– Конечно.
Оливье задумался: он получал и переваривал свой первый урок политграмоты.
– И можно снизить цены?
– На продукты? Бесспорно. Хоть вдвое. Можно даже раздавать их бесплатно, но тогда придется коренным образом изменить экономику Города. Сразу это трудно.
– Я не очень хорошо тебя понимаю, – растерянно признался Оливье. – Но, по-моему, Бойл ничего не захочет менять.