Страница 54 из 92
Но Зернова не удовлетворило рассказанное.
– Попробуем уточнить, – нетерпеливо проговорил он, – вы шагнули в эту золотую лужу и сразу вошли в состояние умноженного видения.
– Не сразу, – возразил Мартин. – Зрение возвращалось постепенно: окружающее возникало не резко, расплывчато, а потом все ярче, как в проявителе.
– Долго?
– Не помню. Минуты две-три.
– Совпадает, – удовлетворенно сказал Зернов. – Ваше лицо в этих линзах-воронках тоже проявлялось две-три минуты.
– Мое лицо? – удивился Мартин.
– Ваше. Вы видели нас, мы – вас. Вероятно, линзы или воронки – это своего рода телеинформаторы. – Он повернулся ко мне. – Помнишь аналогию с заводом-автоматом? Ошибку их контрольное устройство нашло сразу, вернее, причину ошибки. Лицо на сигнальных экранах – это информация о нарушенной связи в цепи логических действий системы. Так сказать, сигнал о неисправности.
Все, что говорил Зернов, казалось вполне логичным, но очень уж по-земному. Только в этой логически обоснованной картине не хватало одного пункта.
– Для кого предназначалась эта информация?
Зернов ответил быстро, почти не задумываясь:
– Для нас. Сегодня мы – их контролеры. Не случайные, а облеченные всеми полномочиями. Впрочем, и нарушение произошло по нашей вине: Мартин склонен к рискованным экспериментам.
Мартин смущенно рассмеялся:
– Я хотел рискнуть. Думал, найду проход… Мы же ничего не знаем, что здесь творится.
– Кое-что знаем. И кстати, не без вашей помощи. Только в будущем воздержитесь от подобных опытов. Говорю категорически.
– Слушаю, шеф. – Мартин без всякого наигрыша вытянулся по-военному и откозырнул. Он был великолепен в своем золотогалунном мундире, правда немного помятом в последнем его приключении, но все же невообразимо эффектном.
Мы засмеялись.
– Смеетесь, – обиделся Мартин, – а что все-таки произошло со мной, так и не объяснили. Клиническая смерть с последующим воскрешением? Растворение тканей? У нас на Земле телепередачи происходят менее загадочно.
Зернов ответил не сразу и без прежней уверенности:
– Не знаю, Дональд. Буду знать – объясню.
– А уверен, что будешь? – Это уже вмешался я.
– Уверен. От нас ничего скрывать не собираются.
Пожалуй, я и сам в это поверил. Недаром так легко открывались перед нами и фиолетовые ворота купола, и красные стены цехов. Мы могли идти в любую сторону – вправо, влево, стены раздвигались перед нами даже без заветного «Сезам, отворись». Конечно, нам не гарантировалась веселая экскурсия с безвредными аттракционами: неземная техника эта не была рассчитана на вмешательство человека даже в роли свидетеля-экскурсанта. Возвращение Мартина – удача. А таких удач много не будет. У меня до сих пор побаливает рубец на горле, оставленный жестокой шпагой Бонвиля – Монжюссо. «Облака» слишком поздно замечают наши реакции. Со сдвигом по фазе. И очень часто за этот сдвиг приходится расплачиваться собственной шкурой. И за знание тоже надо платить, хотя бы участием в опасных аттракционах.
Один из таких аттракционов начался сразу же после того, как мы покинули «цех радужных ям». Красная стена легко пропустила нас сквозь себя, и мы очутились в широком коридоре, конец которого тонул в уже привычном малиновом полумраке. Но странное дело: ощущение тяжести, возникшее в проходе сквозь багровый кисель стены, не исчезло. Тяжесть навалилась откуда-то сверху, пустяковая – каких-нибудь две-три десятых «же» сверх нормы, – но с каждым шагом она становилась; все ощутимее, словно в рюкзак, подвешенный за плечи, какой-то шутник подкладывал кирпичи. И с каждым шагом мы сгибались все ниже, и каждый «кирпич» уже давался с трудом.
С трудом разогнувшись, я вопросительно посмотрел на Зернова, но тому было явно не до ответов на мои школярские «почему». Он тяжело дышал, еле двигался и плохо видел, поминутно протирая запотевшие стекла очков. Но даже это давалось ему не легко: шагнув, он останавливался, опираясь на мое плечо и в свою очередь давая мне отдохнуть. Что и говорить, наш товарищ не был спортсменом, если не считать первого разряда по шахматам, но манипуляции с шахматными фигурами мускулатуру не развивают. Тут на помощь подоспел Мартин. Вдвоем мы рванули Зернова назад.
– Куда? – запротестовал он. – Вперед. Сейчас они снимут перегрузки.
– Нет, Борис, – возразил решительно Мартин. – На этот раз сезам не откроется. Пять «же». Как на центрифуге.
Он, единственный из нас, держался молодцом – сказывалась летная практика, – но и у него отвисли щеки и отекла шея. И он понимал, что дальше мы не пройдем. То, что он сделал, было, пожалуй, наиболее верным в создавшейся обстановке. Как в хоккейной баталии, он всем корпусом отшвырнул нас с Зерновым назад к стене. Здесь было полегче. Я растянулся рядом с притихшим Борисом и вздохнул свободнее.
– Подождем, – сказал Мартин, – снимут перегрузки – так мы заметим. А спешить незачем.
Да мы и не могли. Силы возвращались постепенно, с уменьшением тяжести. Через две-три минуты, показавшиеся нам вечностью, стало легче дышать. Мы переглянулись с Мартином и, подхватив под руки Бориса, помогли ему встать.
– Идти сможешь?
Вместо ответа он молча шагнул вперед. Мы с Мартином, бок о бок с ним, двинулись не отставая. Тяжесть совсем исчезла, и даже ветерком как будто пахнуло, свежим таким и солоноватым, как утренний бриз где-нибудь под Одессой. Только здесь была не Одесса, и загадочный ветерок нас не успокоил, а напугал.
– Откуда? – спросил я чисто риторически, зная, что мне все равно никто не ответит.
Никто и не ответил. Вместе с ветерком из глубины коридора доносился и еле слышный звук – не то свист, не то шуршание, словно ветерок по пути шелестел в камышах. Не безобидно шелестел – тревожно. Кто-то предостерегал нас или угрожал, приказывал отступить, вернуться, не переходить какой-то неведомой нам границы. И вдруг не Мартин, который обычно рисковал первым, а я самонадеянно шагнул вперед.
И получил сильнейший удар под ложечку, причем так больно и неожиданно, что согнулся вдвое, судорожно скривив рот: даже дыхание перехватило.