Страница 46 из 92
Сейчас, во время затеянной нами игры, мне показалось, что в эту устойчивую, плохо скрываемую ненависть вклинилось что-то новое. Шнелль словно в чем-то подозревал меня, чему-то не доверял, чего-то боялся. Он искоса следил за каждым моим движением, прислушивался к каждой моей интонации. Так присматривается к партнеру боксер на ринге, опасаясь нокаутирующего удара. Но чего опасался Шнелль? Последнего ночного рейса, в котором я заменил Оливье Губачом. Нашего плана он разгадать не мог, он даже подумать не посмел бы, что кто-то замышляет проникнуть за строй голубых протуберанцев. А вдруг это не подозрение, не страх, не предчувствие опасности, а просто злобная радость, предвкушение возможности от меня избавиться? Может быть, опасность в той же мере угрожает и мне: вдвоем с Губачом они ликвидируют меня еще раньше, чем подоспеют Зернов и Мартин. В общем, кто кого. «Будем посмотреть», – как говорит Толька.
Он очень огорчился, что ему не нашлось роли в задуманном нами спектакле. Ничто его не убеждало. «Патруль на машине – это тройка, а не четверка», – говорил я. «А кто будет проверять? Машины не возвращаются». – «Пойми, мы не имеем права даже на одну сотую риска». – «Вы что затеваете? Авантюру. А где ты видел авантюру без риска?» Наконец вмешался Зернов: «Сопротивление дало прямое указание беречь вас, Дьячук. Вы понадобитесь. И учтите, вам придется сыграть очень трудную и опасную роль. Сопротивление готовится к большим делам, вы знаете». – «Ничего я не знаю». Толька плюхнулся на диван и отвернулся: он был очень обижен. Ну а мы? Мартин поехал доставать полицейские мундиры для себя и Зернова, а я отправился на заставу.
Мы не предполагали, конечно, что в нашу задачу войдет новый коэффициент, коэффициент Шнелля, – непредвиденной опасности. И сейчас, кроме меня, об этом никто не знал. Значит, решать должен был я, и решать быстро. А думать мешала игра, сдача за сдачей и мое совершенно непонятное везение. Я не очень люблю карты, тем более покер – игру азартную и сложную, где выигрывает не только комбинация карт, но и чистый блеф, игра «втемную», с рискованным и нахальным обманом. Я не умел блефовать и всегда проигрывал. Но сейчас меня выручала карта: она шла ко мне, как крупная рыба на снасти бывалого рыбака.
– Везучий ты парень, – вздыхал Оливье, бросая карты.
А Шнелль злился.
– Ему уже давно везет, – и, скривившись, прибавил: – День везет, два везет, на третий сорвется.
Оливье подвинул ко мне кучу денежных купюр – весь мой выигрыш. Я отодвинул ее обратно:
– Организуй банкет в честь нашего благополучного возвращения. Только не в «Олимпии». Где-нибудь потише и поскромнее.
– Патрульному Оливье уготована роль интенданта, – съязвил Шнелль.
А я поправил:
– Патрульному Оливье уготована другая роль. Он остается моим заместителем до конца рейса.
– Почему Оливье? – Шнелль уже перестал сдерживаться.
– Потому. Приказы начальника не обсуждают. Кстати, Оливье, – прибавил я, – если я не вернусь из рейса, вернувшиеся без меня будут расстреляны. Это приказ комиссара Бойла. Перед исполнением можете запросить подтверждение. Если я вернусь в одиночестве, отправьте меня под конвоем в четырнадцатый блок. А сейчас проверьте рапортички вернувшихся.
Я искоса взглянул на Шнелля. Лицо его снова окаменело. Губач скривился, словно в приступе зубной боли. Но оба молчали. Только когда Оливье вышел, Шнелль спросил:
– На пушку берешь?
Он употребил свою идиому – я лишь передаю ее смысл по-русски. Слова «пушка» в словаре его не было. В ответ я улыбнулся и предложил:
– Не веришь? Позвони в Продбюро и спроси начальника.
– Мало ли что в пути может случиться?
– Вот именно. Приказ Бойла устраняет случайности. Будем беречь друг друга, как самого себя.
– И все-таки я не верю. Твои штучки. Не мог Бойл издать такого приказа.
– Поверишь, если вернешься без меня. А сейчас и в пути приказываю я. Встать и все подготовить.
Время выезда приближалось. Когда налитый злобой Шнелль и загадочно причмокивающий Губач вышли, столкнувшийся с ними в дверях Оливье спросил меня:
– Ты правду сказал о приказе Бойла?
– Не совсем. Мне хотелось припугнуть их.
– Опасаешься?
– Есть основания.
– Вижу, что есть. Оставь Шнелля вместо меня.
– Нет. Я хочу наконец раскрыть этого парня с двойным дном. Мне надоели его козни исподтишка.
– Их двое, Ано.
– Как-нибудь справлюсь. Постараюсь не создавать выгодной для них ситуации. А там посмотрим.
С этими словами я вышел в ночь к лошадям, уже сопевшим у крыльца. Поехал сзади, хотя и знал, что сейчас, до появления машины, они не рискнут напасть: слишком близко от заставы, да и объяснить мою гибель трудно. Кто напал, кто защищался, почему стрельба? Нет, нападут они, конечно, в лесу, и если я не приму мер, то по дороге в Город.
Машина вышла в точности минута в минуту, когда мы подъехали к пункту. В темноте ее не было видно – только что-то более черное, чем ночь, вдруг выросло перед нами. Свет ручных фонарей вырвал из мрака дверцу кабины и заиграл в ее черном полированном зеркале.
– Погоди, – остановил я Шнелля, уже поставившего ногу на подножку. – Отставить.
Он обернулся, видимо не поняв.
– В кузов, – сказал я. – Двое в кузов. Если по дороге вдруг откроются двери, на шоссе не выходить. Забаррикадируйтесь и ведите огонь по любой движущейся тени. Ничего не увидите – стреляйте в темноту без прицела.
– А ты?
– Я в кабине у прицельной щели. Инструкции те же.
– Чьи? – дерзко спросил Шнелль.
Ни он, ни Губач не двигались.
Или я был плохим начальником, или мои лейтенантские нашивки не убеждали их в необходимости подчиняться. Любой ценой я должен был утвердить свой авторитет.
– По возвращении пойдете на гауптвахту, – сказал я. – За неуместные вопросы. А сейчас выполняйте приказ. Не заставляйте меня заменить вас немедленно.
Оба смутились. Мне подсказало это их молчание. Я угадал их план и сорвал его.
– Один вопрос, лейтенант, – наконец прошамкал Губач: зубов у него не было.
– Говори.
– Обратно поедем тоже в кузове?
– Зачем? – спросил я как можно естественнее: не показывать же им, что я чего-то боюсь. – Обратно охранять нечего.