Поиски Святого Аквина

- Видишь как нестоек как по-человечески слаб ты, - сказал робосел. - Я всего лишь робот заставил тебя изречь богохульство.

- Distinguo (2). Я сказал "черт", а это вовсе не значит, что я помянул имя моего Господа всуе, - самодовольно парировал Фома и прошел в таверну. Впрочем, удовлетворение от победы в словесной перепалке быстро прошло, уступив место удивлению: сколько же различной информации заложили в это механическое чудо!

Однако то, что произошло позже вечером, Фоме так и не удалось восстановить в памяти с абсолютной ясностью.

Без сомнения, он выпил грубого местного вина лишь потому, что испытывал раздражение. И без сомнения, оно подействовало на него так быстро и таким неожиданным образом, потому что он все еще не оправился от усталости.

Дальше в памяти остались лишь отдельные фрагменты воспоминаний. Например, о том, как он опрокинул бокал с вином на себя, а потом подумал: "Как хорошо, что церковные одеяния запрещены! Никто не узнает о позоре, постигшем священнослужителя". Или о том, как он сначала вслушивался в довольно фривольный текст "Скафандра на двоих", а затем, перекрыв пение своим зычным голосом, принялся декламировать отрывки из Песни Песней на латыни.

Один такой фрагмент воспоминаний так и остался для него загадкой. Было ли это в действительности, или ему пригрезилось, но он почему-то помнил аромат мягких губ и волнующую податливость марсианско-американской плоти в его руке. При всем своем желании Фома не мог сказать с уверенностью, помнит ли он реальные события или вызванную Астартой и одурманившую его фантазию.

Точно так же Фома не помнил, какой из его тайных знаков, адресованных посетителям таверны, был выполнен столь открыто и неуклюже, что кто-то вдруг радостно заорал: "Боже, и здесь эти проклятые христианские собаки!" Он еще подумал тогда с удивлением, что даже люди, менее всего склонные верить в Бога, выражают свои резкие чувства, обращаясь ко Всевышнему... А потом началась пытка.

Фома не помнил, касались ли его губ мягкие губы, но насчет кулаков никаких сомнений у него не было. Он не помнил, в самом ли деле его пальцы ласкали женскую грудь, но то, что по ним топтались каблуками, память сохранила отлично. Он хорошо запомнил лицо громко смеющегося человека, который ударил его стулом и сломал ему два ребра. Или другое лицо, залитое вином из занесенной над головой бутылки, а потом отсветы свечей на самой бутылке, когда ее с размаху опустили ему на голову...

После этого Фома помнил только канаву, утро и холод. Холод особенно давал себя знать, потому что с него содрали всю одежду, а кое-где ободрали и кожу. Он не мог даже пошевельнуться - просто лежал и смотрел.

Смотрел и видел, как они проходят мимо. Те, с кем он разговаривал днем раньше, вполне дружелюбные несколько часов назад жители деревушки.

Замечая его взгляд, они тут же отворачивались. Прошла мимо и женщина из таверны - та даже не посмотрела в его сторону: она и так знала, что он в канаве.

Робосел куда-то запропастился. Фома пытался призвать его мысленно, надеясь на пси-фактор, но безрезультатно.

Потом на дороге появился человек, которого Фома прежде не видел. Этот ощупывал пальцами длинный ряд пуговиц на пальто - одна большая и десять маленьких - и беззвучно шевелил губами.

Человек посмотрел в сторону канавы, потом замер, огляделся. В этот момент где-то совсем недалеко раздался взрыв смеха, и христианин торопливо пошел дальше, набожно перебирая четки.

Фома закрыл глаза.

Открыл он их уже в маленькой чистой комнате. Взгляд его скользнул по грубым деревянным стенам, перебрался на укрывающие его грубые, но чистые и теплые одеяла, потом наткнулся на улыбающееся худое темное лицо склонившегося над ним человека.

- Уже лучше? - спросил тот низким голосом. - Я знаю, вы хотите спросить: "Где я?" - и думаете, что вопрос прозвучит глупо. Однако вы на постоялом дворе. Это единственная хорошая комната.

- Я не могу позволить себе такую... - начал было Фома, но вспомнил, что теперь он не может позволить себе вообще ничего: когда его раздели, с одеждой исчезли и те несколько кредитов, что хранились у него на самый крайний случай.

- Не беспокойтесь. Пока плачу я, - произнес человек. Может быть, вы хотите подкрепиться?

- Если только немного соленой рыбы... - ответил Фома и спустя минуту заснул.

Когда он очнулся в следующий раз, у постели стояла чашка горячего кофе. Настоящего, как он тут же обнаружил. И снова послышался рядом низкий голос:

- Сандвичи. Сегодня в таверне больше ничего нет.

Только уминая второй сандвич, Фома заметил, что это копченый болотный кабанчик, одно из его любимых мясных блюд. Он доел второй сандвич уже не так торопливо и потянулся за третьим, когда незнакомец с темным лицом сказал:

- Может быть, пока хватит. Остальные - позже.

Фома указал рукой на тарелку.

- А вы не присоединитесь?

- Нет, спасибо. Они все с мясом кабанчика.

В голове у Фомы, перегоняя друг друга, понеслись путаные мысли. Венерианский болотный кабанчик - животное, кажется, жвачное... И копыта у него нераздвоенные. Он попытался вспомнить то, что ему было когда-то известно о Моисеевых диетических законах... Кажется, это в Левите...

- Трефное, - произнес человек, словно откликаясь на его мысли.

- Прошу прощения?

- Не кошерное.

Фома сдвинул брови.

- Вы признаете передо мной, что вы правоверный иудей? Откуда вы знаете, что мне можно верить? Вдруг я контролер лояльности?

- О, я доверяю вам. Когда я принес вас сюда, вы были очень больны. Прислугу я отослал, потому что не хотел... Они могли услышать, как вы бредите... святой отец.

- Я... - произнес Фома, борясь с собой, - я не заслуживаю вашей помощи. Я был пьян и опозорил себя и свою церковь. А лежа в канаве, я даже не подумал о том, что нужно молиться. Все свои надежды я возложил - помоги мне Бог - на усиленный пси-фактор робосла.

- Но Бог помог вам, - напомнил иудей. - Вернее, позволил мне оказать помощь.

- А они все прошли мимо... - простонал Фома. - Даже тот, что перебирал четки. Он тоже прошел мимо. А затем появились вы... Добрый самаритянин.

- Поверьте, - сказал иудей, криво улыбаясь, - на самаритянина я похожу меньше всего. Однако теперь вам надо снова поспать. Я постараюсь разыскать вашего робосла... и еще кое-что.

Он вышел из комнаты, прежде чем Фома успел спросить, что тот имеет в виду:

Позже днем старый иудей - как выяснилось, его звали Авраам - сообщил, что робосел спрятан за домом на постоялом дворе и укрыт от непогоды. Очевидно, у того хватило ума не пугать незнакомого человека, вступая с ним в разговор.

И только на следующий день Авраам рассказал ему о "кое-чем еще".

- Поверьте, святой отец, - сказал он мягко, - после того как я просидел у вашей постели столь долгое время, мне известно практически все и о вас, и о цели вашего путешествия. Здесь есть несколько христиан: я их знаю, и они меня тоже. Мы доверяем друг другу. Может, евреев все еще недолюбливают, но, слава Всевышнему, среди тех, кто поклоняется одному Богу, подобных чувств уже не возникает. Я рассказал им о вас, и один из них, - добавил он с улыбкой, - густо покраснел.

- Господь простил его, - сказал Фома. - Там неподалеку еще оставались люди, те самые, что на меня напали. Вправе ли я был ожидать, что он рискнет своей жизнью ради моей?

- Я, кажется, припоминаю, что именно этого ожидал ваш мессия. Однако чего уж тут говорить? Теперь, когда им известно, кто вы на самом деле, они хотят помочь. Смотрите - они дали мне карту. Тут отмечена тропа, довольно крутая и опасная... Хорошо, что у вас есть робосел. Они просили только об одной услуге: не согласитесь ли вы на обратном пути исповедать их и отслужить мессу? Здесь неподалеку есть пещера, где все вы будете в безопасности.

- Конечно же. Но эти ваши друзья... Они сказали вам про Аквина?

Авраам помолчал некоторое время, потом медленно произнес: