Страница 25 из 133
- Оставь его! Оставь! Отпусти!
Обер-ефрейтор только что пришел к мысли, что пленный не сможет дальше идти. Оставалось пристрелить его, что не раз уже приходилось делать в пути. Подскочив, Марийка помешала обер-ефрейчору окончательно решить участь пленного. Обер-ефрейтор взглянул на Марийку - и оторопел от изумления: перед ним стояла молоденькая русская фрау, настоящая красавица... Она была в рыжеватой плюшевой одежке, расстегнутой на груди, с открытой, по-русски, гладко причесанной головой и в цветном полушалке, сброшенном на шею. Легкая и порывистая, она не просила, а требовала, будто знала, что ей, красавице, все будет прощено, и требовала с такой бесстрашной решимостью и страстью, что от нее нельзя было оторвать взгляда. Экое чудо уродилось в такой глуши! Безотчетно подчиняясь желанию тоже блеснуть перед Марийкой своим молодечеством, обер-ефрейтор выпрямился и поправил волнистый, но обвисший и запыленный чуб. Поняв наконец, чего требует от него русская красавица, он спросил, отчетливо разделяя слова:
- Кто есть он?
- Муж! Мой муж! - не думая, горячо выпалила Марийка.
Лозневой повернул грязную голову влево и несколько секунд держал на Марийке рассеянный, опустошенный взгляд. И вдруг, поняв, видно, что готовит ему судьба, начал судорожно дергаться в сторону Марийки, загребая рукой дорожную пыль.
- Муж! Муж! - продолжала кричать Марийка, по казывая то на пленного, то на себя. - Мой! Понял? Мой!
- Aha! - понял наконец немец.
- Мой он, мой!
- Есть это об-ман? - вспомнив о своем долге, подозрительно сказал обер-ефрейтор. - Найн?
- Мой он, мой!
Вокруг вновь собрались колхозницы. Они переглядывались, ничего не понимая. Марийка обернулась к ним, крикнула:
- Вот они скажут! Мой он, муж!
Все бабы заговорили наперебой:
- Муж! Ее муж!
- Правду сказала!
- Здешний он, ее!
Обер-ефрейтор почти не отрывал взгляда от Марийки. "Романтично! подумал он. - Ее муж - в моей власти. Вот убью его - и она несчастна, отпущу - и она счастлива на всю жизнь". С каждой секундой у обер-ефрейтора росло желание тоже казаться перед Марийкой красивым - не только внешностью, но и душой, и вдруг, охваченный этим желанием, он неожиданно для себя решил сделать приятное этой русской красавице. Улыбаясь, он указал на пленного, а затем махнул на центр деревни.
- На! - сказал он весело. - Твой! На!
Но тут же он увидел, что многие женщины, стоявшие вокруг красавицы, держат в руках узелки и свертки с разной снедью. И обер-ефрейтор, уже забывая о своих рыцарских чувствах и считая, что за пленного должна быть все же получена какая-то мзда, начал показывать на свертки и узелки, тыкать себе в грудь:
- Яйка! Масло! Дай! Шпек - дай!
- Отдай, бабы! - распорядилась Макариха.
Колхозницы начали отдавать обер-ефрейтору свою снедь. Как из-под земли вдруг выросли остальные конвойные. Перекидываясь словами, они начали рассматривать караваи и пироги, трогать пальцами масло, перебирать в кошелках яйца.
- Да хорошие, хорошие! - успокоила их Марийка.
- Совсем свежие! - подтвердила Лукерья Бояркина. - Хоть на солнце вон погляди!
Обер-ефрейтор, услышав о солнце, оторвался от кошелки с яйцами, взглянул на запад. Солнце опустилось совсем низко над дальним урочищем. Всюду начинали меркнуть светлые дневные краски. Выпрямляясь, он сказал быстро:
- Wir mussen gehen. Es ist Zeit!*
_______________
* Надо идти. Пора!
Конвойные похватали все, что принесли бабы, и пошли на свои места. Обер-ефрейтор махнул рукой на Лозневого, который все еще сидел на земле.
- На! На! - сказал он и шельмовато подмигнул Марийке. - Муж! На!
Грязно улыбнувшись, он пояснил своим друзьям:
- Oh, ich verstehe! Eine so reizende Frau braucht einen Ma
_______________
* О, я понимаю! Такой хорошенькой женщине нужен муж, чтобы
красота не поблекла.
Колонна двинулась из деревни.
IV
Лозневой кое-как добрался до лопуховского дома и в изнеможении опустился на крыльцо. Марийка заскочила в дом, а спустя немного оттуда выбежала вся семья. Лозневой лежал на ступеньках, беспомощно поджимая грязные ноги.
- Неужто он? - с изумлением спросил Ерофей Кузьмич.
- Да он же, он! - зашептала Марийка.
- И верно ведь, а? Дай воды!
Лозневой с трудом поднялся на колени. Ловя струю воды в пригоршни, он медленно обмыл лицо, прополоскал рот и, в свою очередь, осмотрел лопуховскую семью.
- Зуб выбили, - пояснил он, - вот!
- Зубы - что! - дохнув всей грудью, заметил Ерофей Кузьмич и присел на крыльцо, считая, что пора начать и кое-какие расспросы. - Как это все... а?
Марийка подала Лозневому расшитое на концах полотенце. Он неторопливо вытер руки, лицо и согласился:
- Да, зубы - ничего! Вот как не погиб, а? Чудо! Всех командиров и комиссаров! Всех!
- Выдали?
- А что там выдавать? Как выстроили, так и видно всех. Кто с длинными волосами - выходи! Что делали, а? Тут же! А я, как на счастье, постригся у вас тогда...
- А одежда-то... чья же?
- Да это... - Лозневой смущенно осмотрел себя и вспомнил, в какой щегольской, ловко подогнанной форме три дня назад всходил на крыльцо лопуховского дома. - Ну, ничего, отец, не сделаешь! Хочешь жить - на все пойдешь...
- Это конешно...
- Ну вот... Да все короткое только!
- Как же это, а? - повторил Ерофей Кузьмич.
Вместо ответа Лозневой только взмахнул полотенцем. Не в силах больше сдерживать себя, Марийка присела на крыльцо и в большом возбуждении спросила:
- Господи, Андрей-то как же? Где он? Что же вы молчите?
Лозневой ждал этого вопроса и - пока умывался - вспомнил, как Андрей натолкнулся на него в лесу, а затем, вслед за Юргиным, убегал в лесную сумеречь. Но теперь у Лозневого мелькали мысли о том, что Андрей скорее всего никогда не вернется домой, а ему, вероятно, придется надолго поселиться в лопуховском доме.
- Что ж сказать тебе? - Лозневой взглянул на Марийку, а потом и на всех. - Что сказать вам? - Глаза его остановились, точно от тяжелых внутренних страданий. - Там многие погибли!
Марийка в отчаянии рухнула у крыльца...
V
Это был день без солнца. Весь мир был наполнен непогодной хмарью, будто зачался рассвет, но так за весь день и не смог подняться над землей. Холмы, особенно покрытые лесочками, были очерчены еще различимо для глаза, а ложбинки терялись в сумраке. Все земное было однообразно и неприглядно. Тянуло холодной осенней стужей.
Марийка шла диковатым еловым лесом, распахнув полы своей плюшевой жакетки, сбив полушалок на плечи. Ее черные быстрые глаза метались, отыскивая что-то на пути. Лес рос на сыром месте. Земля здесь была кочковатой и кое-где зыбкой, под ногой шелестели мхи да ядреный брусничник. В одном месте Марийка остановилась и, сцепив руки у груди, затаила дыхание. Глаза ее замерли на одной точке. Постояв так несколько секунд, она пошла вперед осторожно, боясь шуршать брусничником и мхами. Под невысокой, но разлапистой елью лежал человек в военной форме. Марийка остановилась в пяти шагах от него, но вдруг крикнула и бросилась под ель.
Человек был мертв. Он лежал на земле грудью, уткнув лицо в брусничник, выкинув вперед согнутые в локтях руки. Он был широк в плечах, крепкого, дюжего роста. Его гимнастерка и голова в темной колючей щетине были заляпаны грязью.
Все было так, как говорил ей Лозневой: реденький лес, ель, под елью он... Марийка не помнила, как очутилась около мертвого на коленях, как металась, хватаясь за брусничник, не зная, что делать. "Господи, он! - все кричало в ней. - Родной мой, горький мой!" Она взяла мертвого за плечи и, напрягаясь, перевернула его на спину, - застывший, он был тяжел, как суковатая коряга. Лицо у него было серое, сухое, а под носом - маленькие усики. Марийка с ужасом отстранилась от мертвеца.
Оглядевшись, она только теперь заметила, что вокруг среди кочек, в брусничнике и золотистом папоротнике лежат трупы. Марийка вскочила на ноги и, дрожа от мысли, что закричит на весь лес, бросилась бежать.