Страница 22 из 133
- Застудит, - сказал Юргин. - Да он еще весь мокрый... Вон какой!
- Тогда стой, брат, раздевайся! - приказал Озеров и обратился к солдатам: - У кого, товарищи, есть что-нибудь лишнее?
Солдаты быстро надавали Андрею необходимой одежды. Но свободной обуви, конечно, не оказалось, пришлось обвязать левую ногу портянками да куском плащ-палатки. Надев все сухое, Андрей быстро согрелся, и ему стало так хорошо, так приятно среди однополчан, как еще не было никогда. "Свои все, - подумал он растроганно. - Как семья одна..." И он пошел от Вазузы, все больше и больше радуясь теплу в себе и тому ощущению, что вокруг него близкие, почти родные люди.
И тут Андрей подумал, что их полк, хотя и понес большие потери, все же продолжает жить. Андрей был так обрадован этой мыслью, что в его душе быстро стало гаснуть чувство обездоленности, какое мучило его до реки. Шагая в толпе однополчан, он теперь уже не вспоминал картины разгрома и смерти и не думал о том, что ждет его впереди, за бескрайней ночью, кое-где освещаемой мертвыми огнями.
Он шел на восток, думая о жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Птицы покидали родные места гнездовий. Проходя по лесам, полям и болотам, осень безжалостно гнала их на чужбину, не давая отдыха в пути. В просторной вышине слышались печальные клики журавлей. Утки табунились на озерах. Черные тучки скворцов, подхваченные ветром, высоко мельтешили над осенней землей.
В Ольховке хорошо было слышно, как шла бомбежка близ Вазузы, а затем временами стало доносить приглушенный гул орудийной пальбы. Ерофей Кузьмич знал, что немцы миновали деревню стороной, по большакам, и сразу понял: у реки начался бой. Много раз выходил Ерофей Кузьмич на крыльцо и напряженным темным взглядом всматривался в даль востока. Лицо его каменело от тяжелых раздумий.
В доме установилась кладбищенская тишина. У всех валилась из рук работа. Все сидели по углам или бродили молча. Украдкой друг от друга, с тоской смотрели на восток.
Марийка крепилась больше всех в доме и больше всех страдала. Весь этот день, наполненный шумом листопада, она жила, со страхом прислушиваясь к тому, что говорило ей сердце.
Под вечер Ерофей Кузьмич спохватился: надо было надежно прикрыть от чужого глаза яму под рябиной, где утром еще спрятали зерно и лишнее добро.
- Горе-то горюй, а дело делай, - заговорил он с семьей. - Того и гляди, немцы нагрянут. Надо яму получше прикрыть.
Алевтина Васильевна, ослабевшая всем телом после проводов Андрея, сидела на лавке, привалившись к косяку окна. Не отрывая усталого, тоскующего взгляда от неясной лесной дали, прошептала:
- Чего же, сходили бы...
- Пошли-ка! - сказал Ерофей Кузьмич, оборачиваясь к Марийке и Васятке. - Прикроем - и душе покойнее.
Вышли на огород. За сараем недавно наспех были свалены три воза ржаной соломы, полученной на трудодни с колхозного гумна. Этой соломой и решено было прикрыть яму. Ерофей Кузьмич и Марийка носили солому, поддевая ее большими охапками на вилы, а Васятка, на лету подхватывая граблями навильники, ловко укладывал их в омет и утаптывал ногами. Через полчаса работы, поднимаясь все выше и выше, он начал доставать багряные гроздья ягод с верхних ветвей рябины.
Сметливый Васятка видел, как мучилась Марийка, и все время старался, чем мог, утешить ее. Нарвав пучок веток с большими гроздьями ягод, он сказал ей:
- Гляди, какие ягоды! Тебе дать?
- Кинь, Васятка!
- Я тебе самых лучших! - обрадованно закричал мальчуган. - Вот, гляди!
- Эй, ты, там! - прикрикнул на Васятку от сарая Ерофей Кузьмич. Чего там кричишь? Чтобы народ видел? Да и рябину зачем портишь зря? Куда рвешь?
- Скрипи, скрипун! - прошептал Васятка, косясь на отца. - Держи, Марийка! Эх, и ягодки!
Марийка поймала большую, тяжелую ветку, густо обвешанную гроздьями ягод, взглянула на нее - и сразу вспомнила один лучистый день последней весны. Вскоре после свадьбы, придя поработать на огород, они вместе с Андреем стояли под этой рябиной, - вся она была осыпана нежным белым цветом. Кажется, это было совсем, совсем недавно... Но рябина не только отцвела, - на ней успели вырасти эти богатые и нарядные гроздья.
Подошел Ерофей Кузьмич.
- Манька, ты чего же стоишь? Надо бы после эти забавы!
Не отвечая, Марийка воткнула вилы в охапку соломы, попыталась поднять - и не смогла. Ее мягкие, теплые губы раскрылись и запылали. Она тряхнула головой, сбрасывая на плечи полушалок. Изгибая тонкий девичий стан, еще раз попыталась поднять солому, и опять не хватило сил. Сказала чуть слышно:
- Не могу! - Бросив вилы, отошла к рябине. - Погодите, сейчас пройдет...
- Вешует? - хмуро спросил Ерофей Кузьмич.
- Кто? - оглянулась Марийка.
- Сердце, кто же?
- Не тревожьте меня сейчас, папаша, - держась за ствол рябины, ответила Марийка.
Васятка вдруг тряхнул суком рябины.
- Тятя, глянь-ка, едут!
У Ерофея Кузьмича дрогнули в руках вилы.
- Немцы?
- Да нет, бабы! Никак нашенски? Да вон, вон!
- Тьфу, поганое дите! - закипел Ерофей Кузьмич. - Ты чего, вихрастый дьявол, пугаешь? Нет, чтобы сказать как следует! Вот как возьму да раза два достану вилами - будешь знать! Фу, даже в груди захолонуло!
С востока по склону взгорья в деревню поднимался небольшой обозик. За возами, нагруженными разным скарбом, шагали измученные, унылые женщины, брели похудевшие и повзрослевшие за двое суток ребятишки. Поглядывая на родную деревню, затихшую под березами, колхозницы глуховато перекидывались словами:
- Хлебнешь теперь тут горького!
- Ой, кума, не приведи господи!
- Загодя готовь петельку!
Когда обозик поравнялся с лопуховским огородом, одна женщина в поношенном мужском пиджаке, туго затянутом на талии цветной опояской, в сапогах, с кнутом в руке, завернула к изгороди, крикнула:
- Эй, сват, немцев нет еще у нас?
- Мама! - Марийка бросилась к изгороди. - Мама!
Немного подождав, Ерофей Кузьмич тоже подошел к изгороди. Марийка все еще обнималась у телеги с младшей сестренкой Фаей - смугленькой и тоже черноглазой, только вступавшей в девичество.
Сватья Анфиса Марковна, прозванная по имени покойного мужа Макарихой, высокая, статная женщина лет пятидесяти, с живым лицом и темными, все еще молодыми глазами, прикрикнув на шумевших дочерей, подала команду бабам:
- Погоняй, бабы, чего встали?
Объезжая телегу Макарихи, бабы двинулись в деревню. Макариха обернулась к изгороди, поздоровалась со сватом, переспросила:
- Значит, не бывали еще, сват?
- Слава богу, нет еще...
- А то мы едем да только и думаем: сунемся в деревню, а там уже немцы. Только клочья, думаем, полетят от нас.
- Не должно бы, сватья. С баб какой спрос?
- Ой, сват! Они спросят!
Закуривая, Ерофей Кузьмич поинтересовался:
- Возвернулись-то откудова?
- От Черного Ключа.
- Значит, дальше ходу нет?
- Не пришлось, сват, дальше.
- Да, пробегли наши быстро! - Ерофей Кузьмич пустил дым из ноздрей. Без всякой войны покинули деревню.
- Это, сват, разве бегут? - смотря мимо свата, сказала Макариха. Вот погоди, как немцы побегут, - вот те побегут! Куда прытче наших! Диву дашься, сват. Знаешь, придешь незваным, уйдешь драным!
- Конешно, если наши соберут силу...
- Соберут! - Макариха так ударила черенком кнута по верхней жерди изгороди, что Ерофей Кузьмич вздрогнул. - В своем гнезде, сват, и ворона любому глаз выклюет. Слыхал? - От гнева Макариха даже помолодела в лице. Нет, не приглянется им наш хлебушко!
О бое у Вазузы Макариха ничего не знала. Потолковав об Андрее, она засобиралась ехать домой. Прощаясь со сватьей, Ерофей Кузьмич сказал:
- Заглядывай, сватья, когда будет время!
- Захаживайте и вы, сват, - в свою очередь, пригласила Макариха.
Не отходя от прясла, Ерофей Кузьмич еще с минуту наблюдал за Макарихой. По-мужски взяв в руки вожжи, она стегнула отощавшего коня кнутом поперек спины и, когда он тронул воз на взгорье, крупно зашагала рядом с телегой. Ерофей Кузьмич легонько качнул головой и сказал о сватье с завистью: