Страница 28 из 46
- Вы знаете, чем я занимаюсь, - сказал он. - Я ведь немного врач, немного медсестра… Я сейчас вас раздену, и вы должны забыть, что я мужчина.
Он принялся снимать одежду с Клер, которая изо всех сил старалась ему помочь уцелевшей рукой, но вскоре силы оставили ее и она застыла, закрыв от усталости глаза. Дюваль уговаривал себя не волноваться. "Это всего-навсего пациентка!" Но ему пришлось сдерживаться, в руках появилось вдруг какое-то лихорадочное нетерпение: их волновала обнаженная плоть. Пальцы его сами принюхивались к ее бокам и груди. Чтобы избавиться от наваждения, Дюваль заставил себя заговорить, но получилось отрывистое бормотание:
- Вам нужно переодеться. Вот ночная рубашка. Отдохните, пока я готовлю завтрак… Я вам еще не говорил, что хорошо готовлю, если захочу? Итак, вы теперь королева.
Клер похлопала себя по лицу левой рукой и показала на что-то в комнате. Дюваль глубокомысленно почесал затылок.
- Что? - спросил он, - и отправился к комоду за сумочкой.
- Это? Нет? Одеколон? Нет?… Дальше? Но дальше стена… Ах, зеркало!
Она несколько раз моргнула. Дюваль подошел к постели.
- Подожди пока, малышка Клер. Уверяю вас, что не осталось никаких следов… Небольшая ассиметрия рта, только и всего, но и это скоро пройдет… Через несколько дней я принесу вам зеркало, обещаю… Только потерпите немного.
Он пошел за сумочкой, вынул пудреницу и губную помаду. Она протянула руку.
- А ну-ка, спрячь лапку… Дайте-ка я сам сначала.
Он присел рядом с ней и со школярским тщанием принялся красить ей губы. Помада слегка растеклась. Он затаил дыхание.
- Не шевелитесь!
Ему хотелось продолжать, он даже стал приговаривать: "Очень мило в мои-то лета играть в куклы".
Между ними вдруг возникло чудесное согласие, какие-то первобытные животные флюиды побежали по его коже, и лицо Дюваля застыло. Внезапно рот его скорчила гримаса, он послюнявил палец, стер с угла рта Клер лишнюю краску.
- Неплохо! Неплохо! Один мазок пудры и готово! Вокруг лица больной появилось белое облачко.
- Ай! Я, кажется, переборщил!
Взмахами пуховки он убрал излишки пудры, поднялся и посмотрел на свою работу, склонив голову набок, словно художник. Перед ним и впрямь был портрет для него одного, правда, не без излишних красок: белой и красной, что придавало ему трагический оттенок, и отчего у Рауля что-то сжалось внутри… "Господи! Я люблю ее, - подумал он. - Да, это любовь".
Она испытующе смотрела на него. Он затряс головой, как бы отгоняя видение.
- В следующий раз у меня получится лучше, - сказал он с оттенком фальшивой живости. - Я, пожалуй, выключу эту машину, она нас оглушила.
Он остановил пластинку и снова подошел, не имея сил уйти.
- Хотел бы я узнать ваше настоящее имя. Вот было бы здорово! Колетта? Габриель?… Фернанда?… Нет, вы не Фернанда… и не Антуанетта… Не напишите ли? Как было бы славно! Как это бывает у пианистов… концерт для левой руки… Сейчас найду карандаш и блокнот.
Он пошел в свою комнату за бумагой и шариковой ручкой, которые положил перед ней, но в ответ на это она не сделала никакого движения.
- Нет? А это так бы меня порадовало!
Он ощутил горестный укол и понял, что отныне его жизнь будет полна радостями и огорчениями, каких у него никогда не было. Он взял бумагу и ручку, бросил их на кресло.
- Я глуп! Я вам объясню… хотя нет… я вас утомил своими вопросами. Давай, старик Рауль, иди-ка на кухню! Если буду вам нужен… - Он поискал вокруг себя, не найдя ничего подходящего, снял туфель, положил его у кровати так, чтобы его можно было достать рукой.
- Вот… Постучите по полу… Потом я куплю колокольчик. Он вышел, прихрамывая, в прихожей снял другой ботинок и натянул тапочки, которые пока стояли без употребления. Они были ему почти впору. Кому их предназначали? Таинственному месье Дювалю, о котором Клер говорила бакалейщику? Может, Клер и впрямь была замужем? Правда, на ней нет обручального кольца, да только это еще ничего не значит… Допустим, она замужем, но муж пока в отъезде, за границей… Он еще ничего не знает. А может и узнал уже каким-нибудь образом, что жена его в больнице. А там уже я занимаю его место. Не может же быть два Дюваля… Иначе все рухнет! Все? Что значит: все? И потом, кому нужны все эти выкладки? Вообразишь себе невесть что, уж лучше вовсе ничего не воображать. Рауль повязал фартук и начал колдовать над кастрюлями, припомнив свое детство, когда ему приходилось заниматься готовкой к приходу матери. Эти мысли разогнали грусть, он даже стал насвистывать, пока рубил мясо. Закипела вода, Рауль поломал макароны и побросал их в кипяток. Забавно: он теперь так богат, что может содержать несколько слуг, а сам вкалывает как маленький Рауль из его прошлого. Поставив бифштексы на огонь, он снова поднялся в спальню.
- Ну как? Сейчас все будет готово… Признавайтесь, что вас удивляет? Ах, да. Вас удивил этот фартук. Мама всегда велела мне надевать фартук, чтобы не запачкаться.
Он присел на краешек постели, там, где уже привык сидеть.
- У меня ведь всегда был один костюм, который надо было беречь. Мы жили очень бедно. А вы знаете, что такое бедность? Нет. Я так и думал… Это большой недостаток - не иметь лишнего су. Мне казалось, что я карлик…, а мы с матерью пигмеи среди великанов. Каждый мог нас обидеть. Он весело сжал руку Клер.
- Ну, да кончим об этом… Теперь-то у меня полно денег, полно… Вы, небось, думаете, что речь идет о двух… нет, трех миллионах в старых франках, потому что я привык всегда считать на них. Нет… миллионы в новых… Я вам это объясню… Мне еще так много нужно вам объяснить, так хочется все вам рассказать… Раньше я все больше молчал… Ах, черт! Мои котлеты! Он пронесся по лестнице, погасил газ. Бифштексы еще только начали румяниться. Рауль попробовал спагетти, опрокинул их в большое блюдо и облил кетчупом… Потом он повез в спальню тарелки, стаканы, бутылку… Все это он проделывал, не переставая говорить, даже на лестнице, в кухне, чтобы не оборвать ту нить, которая теперь связывала их и вдоль которой бежала его жизнь.
- Для вас поменьше соли, - кричал он снизу, - с большим куском мяса… Что-то я многовато приготовил, хватит на четверых… За стол!