В Заболотье светает

...Солома сброшена. Теперь нужно собрать ее в одно место, а затем уже спускать решетины и стропила. Пока у нас перекур.

Возле гумна теперь тише: Бобруковы бабы прячут где-то свою скоромину, а наши подводы еще не приехали.

Зато передо мной стоит сам Бобрук.

- Еще ведь и решения окончательного нет, - бормочет он. - Мало ли что районный суд, может, высшая власть не так посмотрит...

- А твоя баба ведь уже ездила в Минск, - отвечает ему Гаврусь. - Вы думали, что там, наверху, не советская власть?

- Она всюду, конечно, одна. И никто супротив власти ничего не говорит...

- Так что, мы виноваты?

- Я не говорю, что вы. Разве ж я говорю, что вы? Только как-то оно с налету все. Я ж одинокий человек, старик... Я всю жизнь работал...

- А я, по-твоему, что, не работал? - все так же спокойно отвечает Гаврусь. - Мы здесь все, по-твоему, паны? Вот твои батраки - и один и другой!.. А кто тебе гумно строил, коли не я?

- Дядька Бобрук, - спросил Володька Цитович, - а почему это вы одинокий? Где ж ваши сыновья?

- А вожжи еще у тебя? - прибавил Микола. - Я спрашиваю, вожжи еще у тебя, на которых Саньку Чижика повесили? Чего молчишь?

- Микола, - сказал я, - не надо.

- Да что ты меня все учишь?..

- Ну, будет, будет, ну, сядь, - обнял его Шарейка. - Мы все знаем, ты не кипи зря, зачем? Ты теперь лучше на работе кипи. А я тебе за это песню спою, хочешь?

И Шарейка завел девичьим, тоненьким голосом:

Недогадлив мой парнишка,

Недогадлив, но хорош!..

Хлопцы как будто только и ждали этого, засмеялись.

- А ну тебя, - улыбнулся Микола и сел.

Бобрук стоит один, молчит. Совсем как древний каменный идол. И Шпек сегодня не такой, как всегда: не пробует хихикать, и, когда я на него смотрю, шляхтич, кажется, хочет отвернуться...

"Спокойно, напористо, планово. Возьмем", - вспоминаю слова Концевого.

А потом перед глазами встает маленький сосновый гробик... Кровавый след на снегу от хутора до самой реки... Бледное лицо лежащей в беспамятстве Вали...

Поднимаюсь. Трудно не думать о тех, кто прячется где-то за спинами этих вот шпеков и бобруков. Я хочу, я до боли хочу еще сегодня, сейчас встретиться с убийцами Верочки!..

"...Всё, брат, в наших руках", - снова воспоминаю я спокойные слова.

Привык верить умным людям, был неплохим солдатом. И потому я проглатываю горячую, горькую злобу и, немного успокоившись, говорю:

- Ну, хлопцы, будем дальше разбирать.

18

Наша старушка любит порассуждать вслух, вспоминая прошлые времена. Как-то, занимаясь шитьем у окна, она говорила:

- Тоже ведь жили люди когда-то в курных хатах. И неужто так трудно было им выдумать трубу?

И вот при таких, можно сказать, передовых взглядах она однажды вдруг заявила:

- Что ж, Василь, вольному воля, а я тебе все-таки советую хорошенько подумать.

- О чем это, мама? - удивился я.

- Сам должен понимать, о чем. Девчина она, ничего не скажешь, хорошая, да пара ли она тебе?

Сказала и спохватилась: "Что ж это я?.. Пускай она там и учительница, и все, что хочешь, а все-таки как же это: моему Василю да не пара?"

- Я не то хотела сказать, - поспешила она поправиться. - А только, может, взял бы ты, сынок, свою девчину, заболотскую. Ходят вон как пионы. А эта что, что она мне за невестка: ни слова ты ей не скажи, вечно остерегайся, ни чугуна она тебе на припечек не поднимет... Все ж таки учительница!.. Да и под благословение мое она не станет. Хотя ведь и ты такой же...

Такие разговоры велись раньше.

На следующий день после операции, оставив дежурить возле Вали Миколу, я только к вечеру добрался домой.

- Ну, а вы как тут одна жили? - спросил я после того, как все было рассказано.

- Почему ж это я одна? - даже удивилась старушка. - Со мной Аленка была.

Удивление в голосе матери было так неподдельно, что я невольно улыбнулся: "Можно подумать, что я в этой их дружбе с Леной ни при чем..."

Лена пришла к нам тогда, когда мама вернулась с кладбища и поздно вечером осталась, после ухода соседок, одна в хате.

- Пойдешь уже? - спросила старушка далеко за полночь.

И от вопроса этого, в котором были горечь и боль одиночества, Лена остановилась. Микола еще с вечера, как только похоронили Верочку, ушел ко мне в больницу, и хата наша показалась маме и большой и страшной.

Лена постояла, подумала: "Здесь остается одна мать моего Василя... Да разве только в этом дело? Она мать человека, на которого где-нибудь, может, тоже готовят гранату... А я еще считаюсь с тем, что кто-нибудь скажет или подумает: сама пришла! Дурость какая!.."

Так сказала она себе и опять разделась.

Они вместе поужинали и после этого стали как будто еще ближе друг другу. Мать постлала гостье на моей кушетке. Потушив свет, еще поговорили, а потом Лена так и не уснула до утра. То, на что она сегодня решилась, было так необычно. Она и не могла поступить иначе. Но почему же и в темноте хочется спрятать в чужую - в его подушку горячие щеки, почему слезы так и просятся на глаза?..

Утром Лена не захотела дожидаться завтрака. И это снова опечалило старушку.

- А вечером, Аленка, не зайдешь? - спросила она. - Хлопцы, должно, сегодня еще не вернутся...

Лена сказала: "Приду", но пришла не одна, вместе с Ниной. А вскоре с хорошими вестями вернулся из больницы Микола.

- Дай бог каждому такую дочку, - говорила мать, рассказав мне обо всем. - Золотое дитя, золотое!..

Подходил к концу погожий март - вечно волнующее начало весны. Воробьиный базар в куче березовых веток под забором. Задорная песня скворца возле новой скворечни. Звенят жаворонки, звенит вода в ручьях. На деревне весь день перекликаются ивовые свистульки, которыми в это время вооружены все мальчишки. Запечный лежебока - наш кот Тимоха - нашел уже сухое местечко на крыше и разнеженно мурлычет под ласковыми лучами солнца. А кони, вырвавшись на рыжий луг за околицей, то роют копытами землю, то, вдруг остановившись на лету, храпят, жадно втягивая ноздрями свежий ветер сырых полей. Весна! Уже на нашем болоте то и дело с радостным гоготом садятся дикие гуси. Уже кигикают-плачут всегда недовольные своей долей чибисы. Уже давно вызванивает отходную зиме наша колхозная кузница. Весна, весна идет теперь уже бесспорно и неотвратимо!..

А для меня все полно тобой. Везде ты, куда ни повернусь. Один только раз, да и то без меня, ты была в моем доме залетной гостьей, а вот ушла - и в доме стало пусто, одиноко... И не пусто, не то я говорю. Ты теперь всюду, куда ни взгляну, о чем ни подумаю. Так зачем же ходить мне к тебе куда-то за деревню, в маленькую комнату при школе?..

И вот однажды я спросил:

- Мама?

- Ну, что, Василь? Ты чего это который день все задумываешься?

- Нехорошо будет, если... Валя, Михась все еще там, а я... Словом, если Лена перейдет к нам. Теперь, может, сегодня. Ладно?

И старушка заплакала.

- Чудно это как-то, Василь, да уж делайте по-своему. Ну что ж, вернутся Валька с Михасем, тогда и свадьбу справим. Теперь ведь все не так, все по-новому... Ну что ж...

- А жить мы, мама, будем покуда здесь.

Старушка удивленно посмотрела на меня:

- Это она уже тебя научила? Гляди, молодая, а больно разумная. А где ж это ты собирался жить, как не в своей хате? Может, пойдешь в школу, в примаки?

Она сердится, а мне смешно.

- В примаки я, конечно, не пойду, да и идти некуда. А хату эту строил Микола. Тоже ведь думал хлопец про семью. И пора. А я себе хату поставлю. Если б даже и Лена меня этому научила, все равно так лучше.

Мне смешно, а старушка плачет.

- Известно, для тебя она теперь все. А что мать годами ждала, так это нипочем...

Хату, начатую Миколой, мы наконец закончили. Вставили рамы, настлали пол. Сквозь новые окна на свежие доски пола льется весеннее солнце.

И вместе с солнцем Лена входит в нашу семью, как давно родная.