Страница 5 из 12
Надо будет только пришить боковой карман к бурнусу, думает Зося, снова вспоминая о деньгах. А потом откуда-то всплывает мысль, что бога, может, и в самом деле нет... И Иван же так говорил когда-то, и брат его, деверь Петрусь, тоже, наверно, безбожник. А люди-то они какие умные! Все снова начинает путаться в голове. И вот опять приходят на ум письмо и деньги подумать только, из самого Минска! - и ее охватывает огромная, небывалая радость. И все вдруг становится ясным, как этот вот белый, солнечный божий денек. Только ветер же какой! Остановившись, Зося оглядывается и с улыбкой спрашивает своего хозяина:
- Идешь, Данила?
- Иду, иду, - отвечает Сивый, и глаза его поблескивают из-под башлыка.
Даник задумался тоже.
Ему уже одиннадцать. Он второй год сидит в третьем классе. Что, разве он плохо учится? Да нет! Не только школа, вся Голынка знает, что он, Зосин Даник, учится лучше всех. Больше всех читает - и белорусских, и польских книг, и русских, только бы раздобыть. А вот остался в третьем на второй год. Кто его ведает, может, и еще год сидеть придется. Такой уж заведен у панов порядок: кто не посылает в школу ребят до четырнадцати лет - плати штраф, а не то отсиживай в каталажке. За все отсиживают люди: и за подати, и за штрафы, если нечем заплатить. Деду Роману пришло от сына из армии доплатное письмо, так он и за доплату эту просился отсидеть. Маме ни штраф платить, ни отсиживать, известно, не хочется, вот Даник и ходит вторую зиму в третий класс. Идти в четвертый в местечковую школу не на что. Да и маме надо помогать. Шесть чужих коров и свою Рогулю пасет он летом.
А в школу, в четвертый класс, до чего же хочется!..
Весной, когда он окончил третий, побывал у них сам "пан керовник" директор местечковой семилетней школы.
"Пан, разумеется, - обратился он к ихнему Цабе, - лучших учеников направит ко мне, в четвертый класс, а этого, Мальца, - непременно в первую очередь".
"Пан керовник, - прогундосил Цаба, - он, Данель Малец, очень бедный, сирота. Не о чем и говорить".
"Жаль, но что ж - нет так нет".
А тут вчера дядька Петрусь прислал письмо и деньги. Вот тебе и "жаль", вот тебе и "нет так нет"! Только бы до весны дотянуть, а там, осенью, я тебе, пан Цаба, не "здрасте", и ты мне не засти!
От тяжелого кожуха у Даника болят плечи и намокла спина. Край башлыка, которым мальчик обвязан по самый нос, запотел и подмерзает от ветра, потом от дыхания оттаивает и снова подмерзает. Мальчик перебирает заиндевелое сукно горячими губами и все думает.
Дядька Петрусь, незнакомый Даниле брат его отца, - очень добрый, должно быть, и очень умный человек. Он тоже, как Микола когда-то, говорит, что батька у Даника - герой. Если б паны не убили его на войне, если б он был живой, он был бы тоже умный и добрый. А что, если б панов не было и здесь? Что ж, тогда не заправлял бы школой пан Цаба и не сидел бы в тюрьме такой хороший, смелый Микола Кужелевич. Да и один ли Микола!.. Даник вспоминает, как плачут бабы и дети, когда полицианты гонят в постерунок* кого-нибудь из хлопцев или мужчин. А все-таки распевают и у них песни против панов, все-таки ждут прихода "товарищей"...
______________
* Постерунок - полицейский участок.
Тут вдруг приходит мальчику на ум, что школа в местечке тоже не своя, как и в Голынке. "А хорошо ли, что я пойду туда? Что я хочу учиться хотя бы и по-польски? Что же я, паном Цабой собираюсь сделаться? Но ведь дядя пишет, чтоб я учился!.. - с облегчением вспоминает он. - В школе буду учиться по-польски, а дома - по-нашему. И буду много-много читать, стану таким умным, как отец, как дядька Петрусь, как Микола!.."
Ветер по-прежнему кружит и бушует. Мама опять стала, оглянулась и спрашивает:
- Идешь, Данила?
- Да что ты все "идешь, идешь"! Ну, иду...
И глаза Сивого, кажется, еще ярче блестят из-под заиндевелого башлыка.
6
Когда-то, при царе, школа в местечке была церковноприходская, трехклассная. Небольшой деревянный домик стоит на склоне холма, на котором, окруженная деревьями, возвышается красивая церковь. Сияющие кресты ее над светло-зелеными куполами видны даже в Даниковой Голынке. Местечко небольшое: от широкой немощеной площади отходит шесть улиц. Хаты - такие же, как в Голынке, но обитатели их называют тех, кто не живет в местечке, деревенщиной. Вокруг базарной площади стоят деревянные и даже каменные дома, в которых живут приезжие паны-чиновники и торговцы-евреи. Восемь лавок, одна пекарня и две корчмы. В одном из домов разместилась гмина - волостное правление, куда солтысы сносят собранные с народа подати, в другом постерунок, где полицейские в синих мундирах расправляются с теми, кто не хочет, чтоб здесь была панская власть. А еще в двух снятых у евреев домах занимаются четыре старших класса школы, не уместившиеся в старом здании на склоне церковного холма.
Четвертый и пятый классы учатся в новом деревянном доме, против которого, через площадь, расположился постерунок.
Учительница четвертого класса - пани Марья, или "керовничиха", как называют ее ученики, - вошла в класс после перемены с кульком краснобоких яблок.
- Листьев кленовых принесли? - спросила она.
- Принесли! Вот! Во какие! - зашумели ребята.
- Ой-ой, зачем так много? Я же сказала - по два-три, больше не надо.
Пани Марья говорит по-польски чисто, красиво, не коверкает так, как Цаба.
- Ну ничего, дети, - говорит она. - Сделаем так: каждая парта получит по яблоку, положит несколько листьев, а яблоко сверху. Правда, на кленовые листья яблоки не падают, они ведь на кленах не растут, но это тоже неважно: все вместе напоминает нам об осени, о ее красоте. Итак, дети, начинаем. Не спешите. И пусть каждый помнит: кто лучше нарисует - съест яблоко, а кто поленится - должен будет есть листья.
Сказала и засмеялась, а класс - за ней. Какая она хорошая, веселая! Совсем не такая, как ее муж, пан керовник, - какой-то молчаливый и даже немножко страшный. Девочки называют учительницу "наша пани Марья", как будто они любят ее больше, чем мальчики. И всё ластятся, всё пищат: "проше пани" да "проше пани"!..
Когда в классе установилась тишина, пани Марья села за стол и достала из ящика классный журнал. И вот перелистывает его и что-то записывает.
А Даник, который сидит на первой парте, против стола, рисует, а сам все глядит на учительницу - то украдкой, исподлобья, а то, когда она не видит, открыто.
Сегодня двадцатое сентября. А Данику кажется, что только вчера поп отслужил в церкви молебен по случаю начала учебного года. Учиться весело, время идет быстро. Почему же, однако, сегодня ему не рисуется? Так бы, кажется, все и глядел на пани Марью... Почему? Верно, больше всего из-за той книжки, что она прочитала им позавчера.
Позавчера она принесла на урок польского языка маленькую книжечку и сказала: "Сегодня мы прочитаем рассказ знаменитого польского писателя Генриха Сенкевича под названием "Янка-музыкант".
За четыре года Даник отчасти у Цабы, а больше сам, из книг, хорошо научился понимать по-польски. Да и пани Марья, читая, объясняла им отдельные трудные слова. И все было им понятно, хотя в школе почти одни белорусские дети из местечка и окрестных деревень. Дети еврейских лавочников, портных, тряпичников и кузнецов тоже лучше говорят по-белорусски, чем по-польски. Учеников-поляков раз-два и обчелся: сынки и дочери чиновников и полицейских, семь человек на весь большой класс.
Данику все понятно еще и потому, что в рассказе, который читала им учительница, речь шла о таких же, как он, детях деревенской бедноты. Янка-музыкант - польский мальчик-пастушок, тоже сирота, а мать у него батрачка, которых там, в Польше, называют "коморницами". "Музыкант" - это кличка Янки. Для него все вокруг пело - и лес с его шумом и звоном птичьих голосов, и луг, где вечерней порой квакают лягушки и кричат коростели, и деревня, когда она весенней ночью играет-гомонит сперва девичьими песнями, а потом - перекличкой петухов... И эхо для него пело. Пели под ветром даже зубья больших вил, которыми мальчик Янка разбрасывал навоз по панскому полю...