На Быстрянке

Более мирно ведут себя куры. Петух - тот и вовсе перебрался на островок между двух рукавов речки и расхаживает там в компании трех хохлаток, как видно самых преданных и смелых.

"И как он переправился туда через реку?" - мелькает у Толи мысль.

Островок на реке - небольшой, заросший высокой ядовитой крапивой и густым, как живая изгородь, ветвистым репейником с малиновыми шишками цветов. Слева к самой воде спускаются аир и красный трубняк, лучший материал для детских "насосов", справа - мокрый песок, на котором виден белый и серый пух, чуть тронутый росой, и следы утиных лапок. Там же лежит старая, забытая богом колода, которую никакой топор не берет.

Куриный повелитель - красно-сине-золотистый горлодер из тех бедовых, геройских петухов, которые в сказках дружат с котами и выручают из беды обиженных зайцев. Увидев на завалинке рыбака, он вскакивает на колоду и, надувшись, кидает ему через речку решительный вызов: как-ка-ге-е!..

"За островком, - вспомнил Толя, - рукав узенький и широкая кладка..."

Ясно, как там очутился этот сухопутный герой. Но Толя думает об этом равнодушно. Глаза парня - на белом перышке поплавка, а время от времени он поглядывает из-за угла на росистый зеленый двор.

А Люда все не идет, и мельница еще молчит, не повторяет имя девушки, не рассказывает о том, что скоро откроются низкие двери сеней и по росистой траве, в аромате ромашки, в утреннем золоте солнца пройдет она.

Мельницу от хаты отделяет плотина, такая высокая, что, сидя на завалинке, Толя видит только второй этаж мельницы да серую крышу из дранки и рядом с ней вершины прибрежной ольхи. Где-то там, за мельницей, над лугами, взошло уже солнце, но лучи его еще не доходят сюда, где островок, заросший репейником, тихая вода и неподвижный поплавок.

Плотвичка наконец заметила крошку. Белый поплавок ожил и, точно отражая игру рыбы с приманкой, стал подрагивать, тыкаться носом в воду. Толя поднял голову, притаил дыхание и зажал в руке ореховый прут удилища.

Счастье не приходит в одиночку - как раз в этот момент за углом хаты на росистом дворе послышался испуганный утиный крик и шум крыльев: сюда шел человек.

Человеком этим могла быть, и наверное была, только она.

Толя подсек и на конце лески, под водой, почувствовал долгожданное сопротивление. Затем встревоженная гладь воды засверкала блеском чешуи.

Но вдруг, совершенно неожиданно, плотвица, довольно уже высоко над водой, сорвалась с крючка...

И тут же сзади, над головой Толи, раздался нежданный голос:

- А что ж, "бывает, кормит и уда, да вот не всех и не всегда". Ничего, брат писатель, не поделаешь: и здесь бывают творческие неудачи. Ну, здорово!

Толе очень хотелось послать философа немножко подальше от реки - и потому, что это оказался он, а не та, кого тут поджидали, и потому, что именно он стал свидетелем первой неудачи рыболова. Но досада эта столкнулась в душе Толи с другими чувствами, и вот раздался его голос, до некоторой степени напоминающий отдаленное ворчание грома:

- Здорово, здорово...

Оглядываться ни к чему - и так ясно, кто это. Максим пришел с полотенцем и мыльницей. Черные кудрявые волосы, в которых надо лбом и на виске застряли былинки от сена, черные глаза, в которых и следа не осталось от короткого сна, и знакомая улыбка на тонких губах.

- И мой старик, - говорит он над Толиной головой, - не признает удочки. Времени, говорит, жаль. Ему подавай Неман да невод, а здесь - хотя бы бреденек. У вас это называется эпическим размахом. Ясно?

"Ясно, ясно", - мысленно передразнивает Толя, все еще дуясь.

- Заболел он совсем некстати, - продолжает Максим. - А ехать надо. Завтра двинем.

"И это ясно".

Но Максим не замечает скрытого недовольства и, отдавшись собственным мыслям, говорит не то самому себе, не то другу:

- Мельница его подкосила. Пыль мельничная - это тебе не лес. Тогда по месяцу домой не попадал. А вернется с плотов, - мать еще жива была, погонит она его в церковь. Пошел. И, думаешь, дойдет? Как зацепится за корчму, так там тебе и обедня и вечерня...

Максим почему-то замолчал, и Толя взглянул на него. Так и есть - сжал губы, будто полон рот воды. Сейчас прыснет. Ну конечно же!

- А вечером идет, - уже сквозь тихий смех говорит Максим, - и с улицы еще слыхать - распевает. Всегда одну песню: "Ой, береза, ты моя береза, все мы пьяны, ты одна твереза". По песне только и узнаешь, что выпил... Тащи!

Толя спохватился и потащил. Слишком поздно - леска с пустым крючком.

- Съела, - с раздражающим спокойствием сказал Максим.

Толя уже и мысленно ничего не ответил. Насадил новую крошку, поплевал на нее, закинул и спросил:

- Ну, а дальше как - эта единственная песня?

- Покрыто мраком неизвестности. Он, верно, и сам не знает. Ну, а мы тем временем умоемся. Ясно?

"Ну, тут наудишь", - опять недовольно подумал рыбак, когда босые ноги аспиранта осторожно, но, казалось Толе, неловко перешагнули через лежавшее на траве удилище.

Подойдя к броду, шагах в десяти правее Толи, Максим с какой-то особенно медлительной аккуратностью повесил на куст сложенное пополам длинное, вышитое, с бахромой полотенце, положил на траву розовую пластмассовую мыльницу и неторопливо стал закатывать брюки.

- Пошел бы за мельницу да искупался, - с надеждой произнес Толя.

- Попозже. Не хочется.

Пока он спускался в воду, слишком громко, как Толе казалось, шлепая ногами, пока он фыркал и покряхтывал от удовольствия, кто-то третий, издалека еще, с того берега, заметив друзей, подошел к кладочке, которой недавно воспользовался петух с хохлатками, перебрался на остров и стал подкрадываться к берегу.

Рыболов опять уже сидел мрачный и следил за поплавком.

Максим заметил третьего, но тот погрозил ему пальцем, и он застыл в ожидании, опустив мокрые руки с улыбкой на мокром лице. У ног его чуть-чуть покачивалась пустая розовая мыльница, совсем как поплавок перед Толиными глазами.

Но вот на поплавок что-то вдруг упало. Послышался всплеск, злость вспыхнула в душе у рыбака, и тут же ее развеял звонкий девичий смех.

Люда стояла прямо перед ним, на островке, у той самой забытой колоды; в одной загорелой руке держала сплетенный из свежей лозы кузовок с грибами, другой поправляла косынку на черных пышных волосах.

- Что, Толя, кто из нас больше поймал? - смеялась она.

А на воде рядом с поплавком покачивался на шляпке большой боровик.

Ну, что тут скажешь? Конечно, счастье нередко приходит нежданно... Или нет, не так, - какое же это "нежданно", когда ты так ждал его, мечтал о нем... Оно жданное, да не оттуда, откуда пришло. Зато еще лучше! Тут бы его и встретить настоящими словами. Да что ж, когда слова не приходят так мгновенно, как радость, что стоит на берегу зеленого острова, отделенная глубокой и чистой водой.

Слова нашлись у Максима.

- Уже кое-что есть? - говорил он, стоя в воде. - Ну что было нас разбудить!

- Вас разбудишь! - смеялась Люда. - Наверно, и до рассвета не наговорились.

Так и начался обыкновенный, будничный разговор.

Максим, конечно, хороший товарищ, но почему это каждый раз - и вчера и вот теперь - выходит так, что он появляется не вовремя? Ну вот, скоро, конечно, пойдем завтракать, есть эти самые боровики, разговаривать о чем угодно, все вместе, а как только случится какая-нибудь возможность остаться с Людой наедине - Максим тут как тут: если не с мыльницей и полотенцем, так найдется что-нибудь другое. Барахла в доме много, и поводов сколько угодно, не скажешь же ему, хозяину: что тебе, наконец, нужно? А если не он, так старик... И как же это я, вахлак, проспал - не пошел по грибы? И договориться вчера не догадался...

- Толя! Толя! Клюет! - с заговорщицким видом притворно испугалась Люда.

Он видел это и сам, однако только теперь как по сигналу, которого дожидался, поднял левой рукой удилище... Глупости это все, будто для плотвы, чтобы ее приманить, нужна какая-то необыкновенная тишина. Не только смеха и слов здесь было довольно, чтоб отпугнуть ее, - Толино сердце забилось так, что биение его повторила и крошка, с которой играла столь необходимая сейчас плотва. Их было трое - красноперая, серебристая рыбка в воде, а по обе стороны речки он и она... Максим, казалось, вовсе не существовал. Люда поставила свой кузовок на траву и, так же как Толя, наклонилась над водой. В легком, пестром платьице, с загорелыми выше локтя, по-девичьи полными руками, с треугольником загара на юной груди.