Воители безмолвия

Дух Тиксу проникал через материю так же легко, как тело проникает через воздух. Он посетил древние полуразрушенные туннели, подземелья с частично обрушившимися сводами. Он проник в темный влажный склеп, устроенный под фундаментом стены В нем была масса старинных книгофильмов и видеоголофильмов, покрытых плесенью. Там же, на плоском камне, стоял голофон. На боку лежал древний дюралевый шкаф с распахнутыми дверцами. Его содержимое – чипы, провода, бобины, винты, гвозди, тубы с клеем – валялось в грязи… Чуть дальше виднелась выломанная металлическая крышка люка, выходившего на лестницу, по которой носились вечные сквозняки. Тиксу пролетел над вытоптанными ступенями, засыпанными каменными блоками. Он двигался к дневному свету, грязному и бледному, пока не оказался снаружи. Выход лестницы нависал над океаном и находился всего в нескольких метрах от воды. По зеленоватым следам, оставленным соленой водой, было ясно, что до него можно было добраться лишь в прилив. Опора угловой башни скрывала выход от посторонних глаз.

Дух Тиксу спустился в склеп и вышел из него с другой стороны через подземные галереи и витые лестницы. Он пересек еще несколько комнат, залитых слабым светом, где вокруг реторт суетились люди в синих блузах. Старик с безобразным лицом прохаживался от одной группы к другой и подгонял помощников хриплыми выкриками.

Мгновение спустя Тиксу очутился в келье со стенами, затянутыми древними водообоями янтарного цвета. В метре над плитчатым полом висела кровать. И на этой кровати под темно-зеленым одеялом, из-под которого виднелись лишь золотистые волосы, лицо и шея, лежала Афикит. Она не спала. Ее глаза были устремлены в пустоту, она плыла по течению лихорадочных, мечтательных мыслей. Он снова восхитился кристальной чистотой ее черт. Признаки усталости и болезни не нарушали ее сверхъестественной, прозрачной красоты. Он попытался войти в контакт с ее мозгом, но голову молодой женщины занимали слишком поверхностные мысли, чтобы она могла ощутить призыв из безмолвия Он не отчаивался, упорствовал в желании заговорить с нею, искал возможность сообщить о своем невидимом присутствии. Его попытка отозвалась болью: ему удалось понять, что мысли Афикит были сосредоточены на темноволосом воине, который забрал ее с Красной Точки. Образ этого человека, чья презрительность во время их короткой встречи показалась Тиксу отвратительной, полностью занимал эмоциональное пространство сиракузянки. Быть может, оранжанин предчувствовал в нем соперника.

От шока Тиксу утерял контакт с безмолвием и внезапно вернулся к реальности аквасферы. Он лежал на подвижном полу, а Квен Даэл смотрел на него с озабоченным видом.

– Я решил, что вы умерли! Ваши глаза закрылись, и вы рухнули на пол! Быть может, головокружение от долгого пребывания в слезах фей…

– Вероятно, – проворчал Тиксу.

Он с трудом сдержал желание послать куда подальше рыбака с его феями. Мысли, столь же черные, как и собирающиеся облака в небе, заполнили его помрачневшую душу. Ситуация вдруг показалась ему совершенно абсурдной. Он увидел себя таким, каким был несколько стандартных дней назад в жалком агентстве на Двусезонье, задавленным инерцией существования и отвращения, воспринимающим жизнь как медленное и неотвратимое погружение в холодные объятия смерти. И только желание, возникшее при виде Афикит, единственное, чувственное желание, пробужденное ее женским началом, заставило его, забыв обо всем, ринуться по ее следам. А теперь это желание – он отдавал себе в этом отчет – могло спокойно угаснуть. Он не видел причины продолжать погоню за призраком. Он сожалел, что в океане возник злымон и помог ему. Он сожалел, что ринс ГКТ не узнал его. Он сожалел об упрямом везении, с которым случай постоянно сохранял ему жизнь. Он сознательно старался не слышать звука жизни, отказывался от успокоения, которое тот мог дать, и погрузился в жадное, мертвящее созерцание своих страданий. Эмоциональное потрясение отбрасывало в никуда все тончайшие ощущения. Ему казалось, что любовь Афикит к воину подавила интуицию молодой женщины, В приступе ироничного прозрения он сказал себе, что есть нечто приятное в погружении в болото горьких, разъедающих душу страданий, хотя, устремись он на берега безмолвия, его суетные переживания обрели бы истинные пропорции. Разве не безмолвие помогло ему побороть ужас во время нападения ринса Тху?

Но он с каким-то сладким отчаянием предпочитал исследовать лабиринт своей поверхностной страсти. Это доставляло ему извращенное мазохистское удовольствие, безжалостно открывало глаза на собственные границы, вскрывало истинные размеры его чувственной и эмоциональной тюрьмы. Он яростно цеплялся за знакомые вехи, словно после долгого пребывания в безграничном спокойствии, царящем в глубинах души, ему следовало компенсировать отдых ураганом душевных мучений.

Буря всколыхнула желание безраздельно обладать Афикит, и все его чувства пытались поставить Тиксу в зависимость от этого желания. Его раздражала мысль, что девушка могла достаться другому, что сама Афикит сознательно выбрала иную темницу, а не ту, в которую хотел заключить ее он.

Он вдруг понял, что это властное, капризное, детское желание было последним признаком закончившегося существования и что он сможет окончательно разорвать путы, связывающие его с прошлым, только отбросив это желание, если оно не могло осуществиться.

– Мы прибываем, – робко сообщил Квен Даэл.

Селпидянин, обескураженный сменой настроения своего пассажира, предчувствовал, что тому придется сыграть важную роль в исполнении магии Альбара. Встреча со злымоном оставила неизгладимый след в памяти рыбака. Квен даже ночью задавал себе вопрос, а не столкнулся ли он с магом древних времен, вернувшиеся с чудесных зеленых островов, чтобы заложить новую цивилизацию на Селп Дике.

Вдали показался порт Гугатта. Крыши, крытые красной черепицей. Высокие белые дома. Округлые загривки аквасфер, вытянувшихся вдоль причала. Все это появлялось в разрывах густого тумана. Город, где обитали несколько тысяч человек, был небольшим. Автохтоны жили почти исключительно рыбной ловлей и эксплуатацией ресурсов океана Альбарских Фей. Квен Даэл сообщил Тиксу, что селпидяне, люди по своей природе мирные, ревностно относятся к своей независимости и ими управляет совет ректоров, который избирается каждые три года. Они мирно уживались с Орденом абсуратов, чье присутствие снижало риск захвата их мира, лишенного какой-либо другой защиты. Рыцари Ордена никогда не вмешивались в местные дела. И за редчайшим исключением всегда оставались за стенами монастыря. Единственными, кого видели на улицах Гугатта, были курьеры экономата, юные ученики с детскими лицами, которые приходили, чтобы передать торговцам заказ на рыбу или ракообразных.

Сразу за пригородами, состоящими из таких же высоких белых домов с узкими окошками, круглыми или овальными, балконами с черными коваными решетками, и теснившимися вдоль узких улочек, бегущих по склонам холмов, тянулось несколько гектаров леса. В лесу росли громадные деревья, единственные, которые сумели не погибнуть на каменистой поверхности континента Альбар. Квен широким жестом обвел кудрявую зелень, венчавшую холм над городом.

– Лес магов! – сказал он. – Там и будет проходить священное представление легенды.

Низовой ветер гнал тяжелые бледные валы, которые ударялись о стенки аквасферы. Толчки были теперь настолько сильными, что пол не успевал выправлять крен. Тиксу было трудно сохранять равновесие, и он вцепился в ручки, которые рыбак спустил с потолка. И все же оранжанину удалось подметить признаки празднества в городе: засушенные цветы на фронтонах дверей, гирлянды ярких морских звезд, растянутых над улицами, зеленые и желтые огоньки на площадях. Разгуливавшие по улицам жители города во весь голос распевали древние грустные песенки. Мужчины были одеты, как и Квен, – длинные пиджаки и яркие рубашки с открытым воротом, шаровары, отделанные позументом, обувь с острыми задранными носами. Их белые, иногда синие волосы были собраны в пучок на макушке. Женщины нарядились в широкие юбки и в белые и черные кружевные блузы, украшенные мелкими ракушками. Их тонкие лодыжки обжимали посеребренные цепочки с колокольчиками, звеневшими при каждом движении. Распущенные волосы, украшенные несколькими тонкими косичками с бантиками, ниспадали на плечи. Отовсюду слышался заливистый смех, растворяющийся в говоре, криках, песнях, звоне, свисте ветра и океанском реве.