Страница 69 из 89
– А у тебя была такая возможность? – настаивал Элиот.
Остин покачал головой.
– Мы никогда не оставались наедине. На улице мы беседовали на глазах у всего квартала. Этим ограничивались любые контакты.
Элиот удовлетворенно кивнул.
– Почему он вдруг решил обвинить тебя в этом?
– Протестую, ваша честь. Свидетель утверждает, что совсем не знает Томми. Как он может утверждать, что было у мальчика в голове?
– Он свидетельствует о своих впечатлениях. Ваша честь, в компетенции присяжных делать выводы.
Судья Хернандес, как мне показалось, был благодарен Элиоту за явную подсказку, ему не приходилось напрягаться, чтобы придумать, как отклонить мой протест.
Элиот видоизменил вопрос.
– Как вы думаете, почему Томми решил обвинить вас в том, чего вы не совершали?
Остин, казалось, задумался над вопросом.
– Я уже говорил, мне он показался одиноким мальчиком, которому не хватает родительского тепла. Я думаю, он пытался привлечь к себе внимание.
Элиот вполне удовлетворился ответом – он выдержал паузу и произнес столь долгожданные для обвинения слова:
– Я передаю свидетеля.
Прокурор может блеснуть, допрашивая обвиняемого. Разоблачить его наглую ложь. Раскопать какую-нибудь криминальную деталь из прошлого. Прокурору доступно выявить некоторые противоречия в показаниях при слабой защите.
Остина трудно было назвать заурядным обвиняемым, а его адвокат был едва ли не лучшим в своей области.
Они не допустили промашки в показаниях. Выступали как по одним нотам. Мне просто не за что было уцепиться. Блокнот был пуст.
– Привет, Остин, – начал я.
Он вежливо кивнул.
– Привет, Марк.
– Мы с тобой давно знакомы, не так ли?
– Да. Несколько лет.
– Можно сказать, мы были друзьями. Ведь так?
Элиот спросил:
– Нельзя ли перейти к делу, ваша честь?
Слова судьи, принявшего протест, заглушили ответ на мой вопрос.
– Давай поговорим о твоем прошлом, – продолжил я. – Ты женат?
– Нет.
– А состоял когда-либо в браке?
– Не вижу смысла в таком вопросе, – вставил Элиот.
– Вы правда не понимаете, почему это может быть интересно присяжным? спросил я его.
Элиот не потрудился ответить мне. Он вопросительно смотрел на судью.
– Протест принят, – согласился судья.
– У тебя были серьезные отношения с женщинами? – поспешил я задать вопрос Остину.
– Протестую.
– Я отвечу, – сказал Остин. Он обращался только ко мне. – Без всякого сомнения, у меня были серьезные отношения с женщинами. Но я не собираюсь выставлять их на всеобщее обозрение. Я не хочу причинять беспокойства.
– Как благородно. – Я был предельно искренен.
– Протестую, – ввернул Элиот.
– Протест принят. Держите свои замечания при себе, – приказал мне судья Хернандес. Я даже не посмотрел в его сторону.
– Ты не отрицаешь, что знал Томми Олгрена? – спросил я Остина.
– Не слишком хорошо, – осторожно начал Остин. – Мы мало общались. Я никогда не насиловал его.
– Довольно основательное знакомство в данных обстоятельствах. Ты задерживался в пустующем доме, не так ли? Сколько дней подряд ты там появлялся?
Остин пожал плечами.
– Может, раз семь. Или восемь.
– Сколько времени ты проводил в доме?
– Я думаю, не больше часа, двух. Я очень внимательно отношусь к своим капиталовложениям. Их у меня немного. Я стараюсь избегать ошибок.
– Ты не задумывался, почему тебя так хорошо запомнили дети, хотя, по твоим словам, ты появлялся там всего несколько раз и ненадолго, к тому же минуло два года с тех пор?
– Меня запомнили трое, – холодно возразил Остин, – и то, я уверен, их умело настроили. Их могли предупредить, насколько это важно.
– Они тебе тоже запали в память. По крайней мере, Томми.
Остин задумался, то ли обдумывая ответ, то ли прикидывая, как можно вывернуться.
– У меня хорошая память на лица, – наконец сказал он. – Это профессиональное.
Я сделал паузу, чтобы присяжные могли оценить ответ и задуматься: можно ли запомнить ребенка, которого видел пару раз два года назад?
– Надо полагать, детей потянуло к пустующему дому, когда там появился ты?
– Детей привлекают пустые дома сами по себе, а не новые соседи, отмахнулся Остин.
– Справедливо, но они сторонятся незнакомых людей.
– Я не… – Остин запнулся. Вероятно, он хотел сказать, "я не замечал этого", но добавил: – Не всегда.
– Но дети приходили к этому дому и помнят, как ты играл с ними. – Я зашел с другого конца.
– Мне кажется, этого никто не утверждал, – возразил Остин. Было заметно, как он пытается сохранять спокойствие. – Я осматривал дом. Выходил во двор, но не предавался детским забавам.
– С какой стати детям играть у чужого дома?
– Дети тянутся ко мне, – слегка смутился Остин. – Так было всегда. Я преподаю в воскресной школе в приходе Святого Михаила…
– Протестую, ваша честь, – резко сказал я. – Эта деталь не имеет отношения к процессу, а является положительной характеристикой самого обвиняемого. Я вижу в этом давление на присяжных.
– Вы просили объяснений, прокурор, – сухо ответил судья. – Протест отклонен.
– Я просто хотел сказать, что мои уроки пользуются популярностью, развел руками Остин.
– Тебе нравится преподавать, я уверен. Может, ты вождь бойскаутов?
Я сумел вывести Остина из равновесия. Он прикрыл глаза, чтобы скрыть злобный взгляд, брошенный в мою сторону. Справившись с собой, он виновато посмотрел на присяжных.
– Нет, – тихо сказал он.
– Ты опровергаешь показания Томми Олгрена?
– Конечно, – твердо ответил Остин.
– В чем заключается ложь мальчика? Он заходил в дом?
– Нет. Я уже говорил, что никогда не заводил никого из детей в дом.
– А мебель, которую описывал Томми, старая софа и несколько складных стульев?
– Нет. Дом был пуст.
– Неужели ты запомнил обстановку всех домов, которые ты посетил в роли агента по продаже недвижимости?
Он колебался, но только секунду.
– Этот дом я предполагал купить, поэтому осматривал более тщательно.
– Можно сказать, что этот дом запал в душу?
– Я бы не употребил таких слов.
– Томми описывает довольно достоверно, не так ли. Остин?
– У Томми очень живое воображение, – бросил Остин.
Я хотел заставить Остина говорить о мальчике. Мне казалось, что в такие моменты голос Остина мягчает.
– Он помнит, как ты переодевался, – предпринял я новый штурм. – Это правда?
Остин в изумлении посмотрел на меня.
– У меня не было в этом доме одежды.
– Так значит, если кое-кто видел тебя подъезжающим к дому в костюме, а покидающим в джинсах и футболке, он ошибается?
Я блефовал, но Остину это было неведомо.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить.
– Если только я направлялся на теннисный корт.
– Значит, Томми прав.
– Переодевания он видеть не мог. Я уже говорил…
– Но факт остается фактом. А поездки на машине? Ты куда-нибудь брал его с собой?
– Нет.
– На какой машине ты ездил, Остин?
Его глаза сверкнули. Он учуял подвох.
– Мне кажется, "континенталь". – Он обернулся к присяжным. – В то время было модно экономить, – пояснил он. В ответ никакой реакции.
– Какого цвета была машина?
– Белого. Может, дети помнят. Простенькая машина. – Он облизнул губы.
– А как насчет салона? Какого он был цвета?
– О, я плохо помню, – но тут же поправился. – Темно-бордовый. Внутри была отделка из бордовой кожи.
– Сплошное кресло или одноместные сиденья впереди?
– Думаю, сейчас во всех машинах одноместные сиденья, правда?
– Значит, одноместные?
– Да.
– В машине было что-нибудь особенное, характерное?
Он снова задумался. В его движениях появилась суетливость. Свидетельское место сбивает спесь с самых самоуверенных. Что говорить о лжецах!
– Не думаю, – сказал он.
– Что было между передними сиденьями? Рычаг переключения скоростей? Бардачок?