Страница 49 из 89
Дженет стряхнула усталость, только темные круги под глазами выдавали плохое самочувствие.
– Сколько лет?
– Сорокалетний мужчина, которого изнасиловали в детстве и который сам насиловал детей в течение двадцати лет, может, даже больше!
Дженет внимательно смотрела на меня, впитывая каждую деталь и оценивая ее. Она поняла, что я говорю не отвлеченно.
– Мужчина, который эксплуатировал свою власть над детьми и не задумывался над своим поведением вплоть до зрелого возраста… Не знаю. Если бы он захотел измениться…
– Что, если бы его заставили прийти к тебе на прием без его согласия на лечение?
Она посмотрела на меня. Мое замечание дало ей понять, что я осознаю важность этой детали. Через несколько секунд она глубоко вздохнула и сказала:
– А можно ли тебя заставить излечиться от сексуального влечения к женщинам?
Мы задавали друг другу вопросы, которые не требовали ответов. Я было начал:
– Но я…
– И не говори, что твоя ориентация нормальна, а его нет. Сексуальное влечение не признает условностей.
– Я не то собирался сказать. Я лишь хочу ему помочь.
Дженет снисходительно посмотрела на меня, как смотрит отец на четырехлетнего ребенка, изъявившего желание помочь ему припарковать машину.
– В твоем положении, – сказала она, – единственные, кому ты можешь помочь, – это такие, как Томми, чтобы они не стали новыми жертвами.
– Ты хочешь сказать: я обязан упрятать этого типа подальше, где он никому не причинит вреда? А если предположить, что мы говорим о Томми спустя двадцать лет?
Она имела дело с детьми и не утеряла детского восприятия мира. И все же она была мужественней меня. Дженет смерила меня долгим взглядом.
– Я бы сказала то же самое.
Она поднялась.
– Больше нет ни секунды. Приходи во время ленча, я куплю тебе бутерброд с тунцом.
Уходя, она потрепала меня по плечу, что подняло мне настроение.
Я думал о головоломке, которую она мне подкинула. Есть ли возможность избежать новых жертв? Я попытался представить их, но вместо этого передо мной возник мальчик по имени Остин, один в темноте, задающийся вопросом, все ли в доме спят, действительно ли он слышал шаги. Его ужас становится невыносимым, потому что ему некуда бежать. Он не может обратиться за защитой к своему отцу, потому что шаги в темноте, которые заставляют его содрогаться, принадлежат папе.
Трудно было вообразить Остина мальчиком. Преодолев свою болезненную беспомощность, он стал мужчиной, которому была нужна власть, чья жизнь подчинялась только этому желанию. Я не мог представить Остина в кабинете врача: полного раскаяния, желающего измениться, пытающегося заставить поверить в это и врача. Но за его слезами проглядывал все тот же человек, который будет управлять окружающими людьми доступным способом и который считает детей нацией, готовой к покорению.
Если кого-то и можно было винить, так это отца Остина, но и у него, возможно, было свое оправдание. Он был мертв, но причиненный им вред не ушел с ним. Боль живет долго после того, как исчезнет раздражитель, и подобно радиосигналу распространяется дальше.
Мне было жаль Остина и всех остальных, но не в моей власти было помочь ему. То, что он был жертвой, не объясняло его преступную суть. И я был единственным человеком, который мог пресечь его деяния. Если я этого не сделаю, если Остину удастся вывернуться из-под града моих ударов, он окончательно убедится в своей неуязвимости.
Глава 12
Я должен был поставить Элиота в известность. Был полдень, но в его офисе сообщили, что он уже ушел. Мэйми ответила утвердительно, он находился дома. Я сказал ей, что заеду.
Элиот и Мэйми жили в Олмос-Парке, старом, дорогом районе, но их роскошный дом не был самым шикарным. Это было каменное, одноэтажное строение без архитектурных изысков. В свое время, должно быть, им было тесновато с их тремя детьми. Теперь он походил на сказочный домик, окруженный ухоженными цветочными клумбами и венком из осенних листьев на двери, покрытый темным лаком. Элиот напоминал мне доброго гнома в расстегнутом жилете с трубкой во рту.
– Входи, входи, – сказал он, и Мэйми, проходя по коридору за его спиной, повторила приглашение.
– У меня всего несколько минут. Можно тебя?
Выйдя наружу, Элиот изменился в лице. Он оставил трубку и сосредоточился.
– Я уже сообщил его адвокату, но думаю, тебе тоже следует знать. Мы начинаем судебное заседание утром в понедельник.
Элиот подождал. Он посуровел.
– Я не могу рисковать, Элиот. Мои консультанты говорят, что такие, как Остин, не меняются. Он всегда будет угрозой для детей. Я не могу… пренебречь своими обязанностями, – хотел я сказать, но решил не уязвлять самолюбия Элиота.
– Он не виноват, – тихо произнес Элиот, ничего больше не добавив. Он говорил так, будто давал мне последний шанс. Я не воспользовался возможностью, но его тон лишил меня желания извиняться. Элиот попытался продолжить:
– Он был еще ребенком…
– Он уже не ребенок. Он взрослый мужчина и отвечает за свои поступки. Следует положить этому конец. Все не могут быть жертвами в этом деле. Кто-то должен нести ответственность.
Голос Элиота был тихим, но в нем ощущались стальные нотки.
– Я говорил тебе, что, по-моему, с помощью лечения…
– Лечение его не изменит. Он не хочет меняться, он хочет избежать наказания, и только. Он не мучит себя раскаянием.
Элиот больше не спорил. Я почувствовал себя опустошенным.
– Прости, Элиот.
– И ты меня прости, Марк.
Голос его звучал проникновенно. Он знал, что так будет. Я ждал его объяснений. Он не отводил от меня взгляда.
– Я согласился защищать его на суде, – сказал Элиот. Если бы он ударил меня, я бы и то не чувствовал себя таким уничтоженным. Не знаю, думал ли Элиот, что должен все объяснить мне, или выражение моего лица говорило само за себя.
– Остин попросил меня, и я согласился, – продолжал он. – Мне противно бороться против тебя. Я ненавижу саму мысль о том, как это будет выглядеть, как это навредит твоим шансам на выборах. Но я не могу бросить в беде этого парня. И еще одно, Марк. – Он схватил меня за рукав. – Он невиновен. Жаль, что не могу представить тебе доказательства, но…
Теперь мы были в разных лагерях.
Моя машина послушно ехала к Дворцу правосудия. Прибыв туда, я сразу же направился в кабинет Джека Пористера. Он и еще один следователь держали на коленях портативную игру. Когда я вошел, второй следователь развернулся и сделал вид, что занят бумагами, но Джек просто взглянул на меня, вскинув брови.
– Ты так и не выяснил, куда делся Крис Девис? – спросил я.
– Исчез с лица земли, – ответил Джек.
Или провалился сквозь землю. В прошлом Остина уже было одно мертвое тело. Он клялся, что не причастен к этому, но он привык давать зароки.
– Пошли кого-нибудь в школу Томми Олгрена, – сказал я. – Не жди, пока он выйдет из здания. Не хочу, чтобы он и на секунду оставался один.
– Уже сделано, – отрапортовал Джек.
Я уставился на него:
– Ты такой сообразительный?
– Скорее предусмотрительный. Я знал, что наши мысли совпадут.
– Необязательно, – сказал я. – Однако спасибо.
Он пожал плечами.
– Какую еще каверзу он может придумать? – спросил я Бекки час спустя. Я приютился на одном из неудобных стульев в ее узком кабинете, чувствуя себя пленником. Я говорил об Остине, но думал об Элиоте. Поэтому Бекки ответила по-своему.
– Он отвлечет тебя от основного, и ты не подготовишься к суду.
Она с жалостью посмотрела на меня, такой взгляд предназначается хорошему другу, который потерял разум.
– Ты когда-нибудь видела его в деле?
Она покачала головой в ответ.
– Он лучше всех, Бекки. Все, что я знаю о процессе обвинения, я узнал от него, но он-то знает куда больше.
– Но на этот раз он на стороне защиты. И его клиент виновен.
Я кивнул, но Бекки поняла, что это не имело значения.