Страница 67 из 70
— А отсюдова далеко ещё до Шелексы?
— Не так чтоб очень, — отозвался комиссар неопределённо.
— А мы куда? — не отставал Глебка. — В Шелексу прямо? Или как? Мне ж туда надо.
Комиссар помолчал и, только пройдя сотню шагов, сказал:
— Первое наше дело — это в особый отдел пленных до ставить. После я тебя комиссару бригады представлю. Он и нами и шелексовцами верховодит. Он и разберётся, что и как. Понял?
Комиссар серьёзно поглядел на Глебку и добавил внушительно:
— У нас на всё своя дисциплина. Имей это в виду, парень. Может ты к этому не привык, так начинай привыкать.
В голосе комиссара прозвучали строгие нотки, и Глебка прекратил всякие расспросы. Вскоре Глебка заметил, что лес стал как будто редеть и перешёл в мелколесье. Вслед за тем отряд вышел на открытое место. Комиссар приостановился и что-то сказал одному из партизан. Тот кивнул и вышел вперёд. Следом за ним двинулись остальные. Комиссар стоял, пропуская всех мимо. Когда Глебка поравнялся с ним, комиссар поднял руку и сказал:
— Гляди.
Глебка посмотрел в указанном направлении. Впереди лежала округлая низина, устланная ровной снежной пеленой. Надвигались едва заметные сумерки, и снег был словно подёрнут розовато-серой дымкой. Глебка сразу признал в этой округлой низине озеро. Ничего примечательного в замёрзшем озере на первый взгляд не было, так же как и в небольшой деревушке, раскинувшейся на противоположном его берегу. Но комиссар, посматривая на Глебку, вдруг спросил:
— Видишь эту деревню?
— А то нет, — отозвался Глебка
— А знаешь, что в той деревне?
— Ничего не знаю.
— В ней то, чего ты с осени прошлого года не видал
— Чего это? — заволновался Глебка, впившись глазами в кучку изб на противоположном берегу озера. — Чего это там такое есть?
Комиссар ответил:
— Советская власть.
Глебка вскинул глаза на комиссара, потом опять на деревню, потом опять на комиссара. И вдруг он понял, что стоит на советской земле, что линия фронта позади, что он у красных, что поход кончен. Отныне он может, не прячась, не боясь никаких каммянов и белогадов войти в деревню, может ходить, где угодно, говорить, что хочет, делать, что по сердцу, жить по воле…
Всё это удивительным образом вмещалось в два коротких слова:
— Советская власть.
Глебка схватил комиссара за рукав ватника. Комиссар живо обернулся. Глебка хотел что-то сказать ему, о чём-то спросить, но так много нужно было сказать и о столь многом спросить, что он ничего не сказал и ни о чём не спросил. От волнения у него перехватило дыхание и слова не шли с языка. Комиссар внимательно поглядел на Глебку и усмехнулся. Потом сказал весело:
— Ну, что ж, пошли.
Они спустились на озеро и быстро пересекли его. Деревня осталась в стороне, но Глебка долго ещё поглядывал через плечо туда, где, сдвинув набекрень пухлые снеговые шапки, карабкались на береговой угор высокие избы.
Через полчаса маленький отряд вышел к дороге и остановился у обочины, пропуская неторопливо двигавшуюся по дороге роту красноармейцев. Глебка встречал и провожал едва ли не все красные части и отряды, проходившие через станцию Приозерскую. Но теперь Глебка смотрел на красноармейцев совсем иными глазами, чем в те осенние дни восемнадцатого года. Трудно было поверить, что от тех дней отделяет его всего семь или восемь месяцев. Расстояние казалось сказочно огромным. Сказочным казались Глебке и люди, двигавшиеся мимо него по дороге, хотя на самом деле они выглядели совсем буднично. Свалявшиеся фронтовые шинели, сбитые порыжевшие сапоги, разношенные валенки, вытертые до блеска ремни винтовок, тощие заплечные мешки, помятые, видавшие виды котелки — всё это безмолвно свидетельствовало о тяжёлых солдатских буднях, полных нужды и лишений. Но что всё это значило, если на выцветших старых папахах алели маленькие пятиконечные звёздочки! Глебка не сводил с них зачарованных глаз — ведь там, за невидимой чертой, которую он только что переступил у озера, там одна такая вот маленькая звёздочка стоила бы жизни.
Красноармейцы прошли. Сзади них проехало трое саней с пулемётами и патронными ящиками.
— Куда это они? — спросил Глебка, провожая отряд и подводы горящими глазами.
— Пулемёты с собой тянут, — ответил комиссар, чиркнув спичкой, чтобы закурить. — Верно, на другой участок фронта перебрасывают. Людей-то у нас втрое, а то и вчетверо меньше, чем у гадов, а фронт широченный, поперёк всего севера нашего. Вот и приходится маневрировать, перебрасывая отряды с одного участка на другой.
— А может ребят и вовсе на другой фронт, — вставил пожилой партизан-конвоир, стоявший возле комиссара. — К Дону — на Деникина или под Петроград — на Юденича, а то и к Уралу — на Колчака. Фронтов-то у нас, куда ни кинь — всё-фронт, сказывали, на девять тысяч вёрст кругом фронт только поворачиваться поспевай.
— И поспеем, — сказал молодой партизан быстро и бездумно, сбивая ушанку к затылку.
— Ты поспеешь, — насмешливо буркнул пожилой. — С ложкой к миске.
Молодой захохотал. Пожилой и сам заулыбался в бороду. Негромко рассмеялся и комиссар, отбросив спичку далеко в сторону и пыхнув сизым махорочным дымом. Глебка смотрел то на одного, то на другого. Они стояли зимним вечером на холодном ветру в открытом поле и смеялись. Позади был утомительный ночной переход, бой в Чаще, длинный марш по лесной целине, впереди — новые марши и новые бои. Они знали это и думали и говорили об этом, глядя вслед уходящему в сумерки отряду красноармейцев, тоже идущих к новым боям на огромном в девять тысяч вёрст фронте.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ. КАК ЧИТАЮТ НЕНАПИСАННОЕ ПИСЬМО
Глебка сидел на краешке табуретки у стола, держа на коленях свою лохматую ушанку. В избе было накурено. Сизые клубы прогорклого дыма гуляли по ней, как грозовые тучи, колыхаясь и меняя формы при каждом движении Глебки, с любопытством оглядывавшего убранство избы. Многое в ней было ему внове и потому вдвойне интересно.
Прямо напротив Глебки висела на стене огромная карта вся в разноцветных метинах. Рядом с ней косо и, видимо, наспех был повешен плакат в две краски — красную и чёрную. На плакате рослый красноармеец с квадратными плечами уставил штык своей винтовки прямо в брюхо белогвардейскому генералу с пышными эполетами и толстыми усами. Такие же генералы обступили красноармейца со всех сторон, угрожая ему саблями, бомбами и пушками. Некоторые из них уже лежали на земле. На брюхе каждого из убитых и распростёртых у ног красноармейца генералов виднелась жирная надпись: у одного — «Корнилов», у другого — «Духонин», у третьего — «Каледин». Под этой картинкой крупным шрифтом были напечатаны стихи:
Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.