Страна желанная

От этих мыслей в холодном шалаше словно теплей стало и сочни показались особенно вкусными. Поплотней заложив вход ельником и снегом, Глебка съёжился комочком в углу шалаша и затих. Буян положил голову ему на ноги и задышал теплом в колени. Вокруг стояла непроглядная темень и ничем не нарушаемая тишина. Потом где-то вдалеке, справа от шалаша, протяжно завыл волк. Буян навострил уши и поднял голову. Вой, долгий и тоскливый, сперва словно стелился по земле и был низок, потом поднялся до высокой напряжённой ноты и вдруг смолк, точно упал с высоты в тьму.

На минуту снова воцарилась тьма и тишь. Потом опять и на этот раз по другую сторону шалаша раздался протяжный и тоскливый вой. Едва ли найдётся среди лесных голосов другой, столь же тоскливый и хватающий за душу, как волчий вой. Мурашки пробегают по спине у всякого, кто, сидя где-нибудь в тёплой избе или лесной сторожке, услышит зимней ночью эти дикие волчьи песни. Каково же слушать их, сидя морозной ночью в глухом лесу и имея под рукой всего один заряд мелкой дроби.

Глебка сидел, сжавшись комочком, прислушиваясь к волчьему вою и чувствуя, как неприятно колючий холодок трогает его затылок под тёплой заячьей ушанкой. Он держал ружьё на коленях, одновременно сжимая правой рукой в кармане старый складной нож. И то и другое едва ли помогло бы в случае столкновения с волками, но, тем не менее, и то и другое придавало Глебке уверенности. Сила оружия измеряется не только действительной его силой, но и той силой уверенности, которую придаёт человеку, держащему это оружие. И всё же… Всё же трудно быть твёрдым в одиночестве, в тысячи раз трудней, чем на людях, среди множества таких же, как и ты. Одна мысль о близких поддерживает и бодрит. Сейчас прежде всех вспомнился дед Назар, у которого на все случаи жизни были в запасе бодрящие прибаутки, присловья, поученья. Будь он сейчас здесь, в шалаше, он, чтобы подбодрить Глебку, обязательно сказал бы: «Бойся худых дел да нечистой совести, а боле ничего на свете не бойся: ни чёрной годины, ни злого человека, ни волчьего зуба». Он бы тотчас развеял Глебкины страхи и Глебкину тоску какой-нибудь сказкой или побывальщиной, которых знал великое множество. Может быть, рассказал бы он и любимую Глебкину сказку про Страну Желанную.

В этой сказке говорилось про то, как крестьянский сын Егорша Кольцов неведомую Страну Желанную искал. Жил тот Егорша худо и, хоть работал не покладая рук от зари до зари, проку от своих надсадных трудов не видал никакого. Что ни уродит бывало земля, солёным потом Егорши политая, то царь в подать забирал. Коли после того, что и оставалось, то барин отнимал. А там становой понаедет бывало, недоимки какие ни на есть разыщет и последнюю скотину со двора сведёт, да ещё и самого Егоршу кнутом попотчует.

Вот дошло Егорше до горла. Больше так жить невтерпёж стало. Подвязал он лапти липовые, котомку за плечи закинул, батожок в руки взял и пошёл, куда глаза глядят. Слыхал он от людей, что есть на свете Страна Желанная и в этой Стране Желанной никто никого не гнетёт, не обижает и все люди по правде живут. Где та Страна Желанная находится и как её найти — никто не знал, но Егорша от своего не отступался и великий зарок положил её доискаться.

Сказка была длинная, а Егорша всё ходил и искал Страну Желанную и много дорогой претерпел. Были на его пути и леса дремучие, непроходимые, и звери лютые, и лихие люди. Но Егорша ничего того не сробел, всё трудное одолел, и конец сказки заставал его на самом краю земли, где радуга с землёй сходилась и где стояли высокие ворота с колокольцами на притворном столбе. И вот звякали те волшебные колокольцы, распахивались настежь заветные ворота, и перед Егоршей открывалась несказанно прекрасная неведомая Страна Желанная, где никто никого не гнетёт, не обижает и все люди по правде живут.

На этом сказка про Страну Желанную и кончалась. Глебка давно знал её наизусть, а Егорша виделся ему так живо, как виделся сам дед Назар, столько раз сказывавший эту старую сказку.

…Может, вот в таком вековом бору довелось блуждать и Егорше. Может, и ему пели волки свои дикие ночные песни, от которых мороз по коже подирает. Впрочем, Егорша-то, верно, ничего такого не боялся. Ничего не страшась, шёл он своим заветным путём… А разве Глебка того боится? Разве у него не заветный же путь? Разве он не сыщет своё, как Егорша сыскал? Вот же сыщет. Вот же дойдёт, как Егорша дошёл. И в Шелексе непременно будет. И пакет отдаст…

Глебка хмурил негустые светлые бровки, упрямо бычился и посверкивал в темноту глазами. И темнота уже не была как будто такой непроглядной и пугающей. И дальний трудный путь уже не казался таким трудным, потому что… ну, потому что этот путь в Шелексу, он, может, и не только путь в Шелексу… Может, как раз в той стороне и лежит неведомая и прекрасная Страна Желанная…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. НОЧЬ В ОВРАГЕ

Глебку разбудил громкий собачий лай. Ещё не вполне проснувшись и не успев понять, в чём дело, он схватился за ружьё, лежавшее у него под боком на зелёной пахучей подстилке. В шалаш едва пробивался бледный, рассеянный свет. Снег у входа был разрыт, еловый лапник раскидан в стороны. Буяна не было. Нетрудно было догадаться, что именно он произвёл в шалаше весь этот беспорядок и что его зычный лай и доносится снаружи. Этот лай Глебка узнал бы среди тысячи других собачьих голосов. И сейчас ему достаточно было несколько секунд, чтобы определить не только то, что за стеной шалаша лает именно Буян, но и то, как он лает и что лай означает. В разных случаях пёс подавал голос по-разному. Терпеливое облаивание сидящей на сосне белки, горячее гавканье при гоне зайца, неистово яростный, заливистый лай при виде крупного зверя, безудержно радостный лай со срывами в визг на высоких нотах при встрече с хозяином, громкое рычание на внезапно появившегося врага, предупреждающе звонкое тявканье, встречающее чужака возле хозяйского дома, ленивый брех — перекличка с деревенскими псами тёмной осенней ночью — всё это были разные голоса Буяна, отражающие разное настроение. А сколько оттенков было в баловном лае Буяна во время игр!

Глебка хорошо изучил этот собачий язык и сейчас сразу разгадал смысл доносившегося до него лая. При переводе на человеческий язык этот звонкий нетерпеливый лай означал бы примерно следующее: «Иди скорей сюда, у меня есть для тебя что-то интересное. Ну, иди же. Довольно спать. Ведь уже утро. Слышишь? Ах, как ты копаешься».

— Сейчас, — отозвался Глебка и полез из шалаша.

При виде Глебки Буян завилял хвостом и смолк. Он стоял шагах в десяти от шалаша, гордо расправив широкую сильную грудь и поставив переднюю лапу на что-то лежащее перед ним в снегу.

— Ну, чего там? — хмуро спросил Глебка, ещё не успев ничего толком разглядеть.

Пёс коротко фыркнул и вскинул морду, словно говоря: «Доброе утро». Потом схватил в зубы распластанную перед ним белую птицу и, подбежав, положил у Глебкиных ног. Это была молодая куропатка в своём ослепительно чистом зимнем уборе.

Буян с гордостью поглядел на Глебку, потом на куропатку, потом опять на Глебку, наконец, поднял лапу и нетерпеливо тронул ею Глебкины штаны. Он был не только горд, но и голоден. Правда, несмотря на голод, он притащил птицу к Глебкиным ногам, но он надеялся, что кое-что перепадёт и ему.

Буян был вознаграждён за свою терпеливость и получил больше, чем надеялся. Глебка поднял куропатку, повертел её в руках, потом рассудил, что разжигать костёр, не зная, где находишься, опасно, что пёс уже давно как следует не ел и что лучше всего ему и отдать куропатку. Решив так, Глебка кинул птицу на снег и сказал: