Страница 7 из 21
– Хм, кортик – это здорово, – печалится Черныш, – но для тебя он малопригоден.
– Как это?!
– Просто. Ты кем себя возомнил? Парусина и ядро к ногам полагаются приличным дохлым морякам. А ты кто? – злится Черныш.
– Ну, неприличный и пока живой. И что мне полагается?
– Верно, что пока живой! – хохочет Хаски.
– Все пока. У меня-то что за нюансы? – тащусь с парней от души.
– Форс-мажор у тебя, братуха, – Черныш печален, – ты записан в жертвы. Так уж мы тебя сами лучше, как у нас водится…
– Под утро тебя очень убедительно забьют насмерть, – веселится Руда.
– А почему не сейчас? Типа, мне просто интересно!
– Трупы вытаскивают после параши. Раз в сутки, по утрам. На вас сначала док глянет. Поэтому побои тебе организуем настоящие, будь уверен. Наденут вам на головы мешки, свяжут руки-ноги и выбросят с бака без прощальных речей и салютов, – грустно излагает Черныш, ласково глядя мне в глаза, – тебе делов-то – поваляться в кучке дохляков, утонуть, а потом всего лишь развязаться и забраться на борт.
– Ну, трюкач, сумеешь? Поднимешься на борт, мы на люке вахтенных отвлечѐм вплоть до убийства. Проскочишь, – беспокоится Руда.
– Есть вариант поинтересней, – выкладываю джокера. – Что ты, Пушок, про личный контакт говорил?
– Есть? Кто?
– Боцман. Он меня просчитал по дрейфующему жмуру, но не сдал.
– Это же преступление и соучастие в оном! – Пушок в восторге. – Парни, можно мне с Нежданом?
– Ха-ха-ха, потом может быть! – смеѐтся Руда.
– Стойте-ка, а откуда несколько трупов взялось?
– Будет тебе компания от воспитательной работы. Пацанов надо к дисциплине приучать – устроим показательную разборку, ну и тебя замаскируем, – спокойно так говорит Черныш.
– Во-во, за что Черныш не возьмѐтся, всѐ какой-то фашизм получается. Ты, когда воскреснешь, будешь с ним работать. Ты же инструктор-рукопашник. Ещѐ трюкач и выдумщик. Сделаешь их, кого этот не угробит, такими же, Неждан, – уверенно напутствует меня Руда.
Глава 6
Изуверский план руководства в целом удался, только с небольшими отклонениями. Лежать пришлось не в кучке, а под кучкой мертвецов. Поваляться пришлось изрядно, Заки от таких дел слегка рехнулся. Так, что когда всю нашу полудохлую компанию стали поднимать на палубу, Захар проигнорировал и петлю на ногах, и прелесть путешествия вниз головой. А перетаскивание тушки на бак волоком, мордашкой по палубе, воспринял даже с некоторым облегчением.
Дотащили до фальшборта и снова привал. Ждали доктора, а дождались Джима.
– Сэр, Вы сегодня за доктора? – раздался знакомый матросский басок.
– Да, будь они неладны, эти дохлые…
– Дохлые преступники, сэр?
– Теперь их судит Бог, Сэнди. Для нас они уже не преступники.
– А если ещѐ живые, сэр? Вы за доктора, сэр, Вам и устанавливать факт их смерти. А мы простые моряки, неучѐные…
– Но выкинуть этих за борт у вас мозгов хватит?
– А как же факт смерти, сэр?
– Океан установит его не хуже меня. Заканчивайте тут, Сэнди, не затягивайте. А я пойду доложить, какие вы молодцы, – раздражѐнно командует Джим и топает подальше от столь неприятного места.
– Ишь молокосос гонористый, а службы не знает. Это буду исполнять, а это ему не по нутру, кто-нибудь за него пусть делает! Тьфу! – басит в сердцах старый Сэнди.
– И что, благородие свалило, теперь нам пацанят кортиками того?
– Ты оглох? Что сопляк приказал? В море их выбросить.
– Что ж, давай их вязать, Сэнди. Тресь. Хрясь.
– Ну как, балабол, прояснело у тебя в голове, иль ещѐ дать?
– Уф, Сэнди, чего в морду-то сразу? За борт их? Да с радостью!
– Вот и займись, а я на твою радость полюбуюсь.
Матросик попался работящий, исполнительный. Новатор, блин.
Приподняв, прислонял нас к фальшборту, чтоб ручонки наружу свисали. Ловко так за ноги хвать и в добрый путь. Быстро справился. Нас и было-то не больше десятка.
Спасибо старому Сэнди за такую услугу, век ему буду благодарен, пусть даже оказывал он еѐ мертвецу из-за собственной лени. Весь план имел столько разных «если», что, по сути, сводился к тупому везению. Своей безалаберностью Сэнди шансы мне, как минимум, удвоил и спас жизнь.
Без мешка на голове я смог сориентироваться, оценить скорость корабля. Мне не пришлось развязывать верѐвки, поэтому, нырнув, не терял время и дыхание, а уверенно рассчитав курс, поплыл к цели. Цель – верѐвка под кормовой надстройкой. Откуда бы ей там взяться, и откуда мне про неѐ знать? Ну, ничего я не знаю, конечно, но обосновано на неѐ надеюсь. Руда с Лютом придумали этот финт. Достать кусок линя нужной длинны с их авторитетом несложно. Они допущены к уборке офицерского сортира. Сам сортир – помещение в кормовой надстройке с дырой в палубе нужной величины. Вот Руда с
Лютом должны были, пока я под трупами валялся, верѐвку держать, а Плюшевый через ту дыру вылезти наружу, навязать на специальный рым на корме беседку и вылезти обратно. Про рым рассказал Стужа, типа, ищите, должен быть. Вроде, полагается иметь такой для разворота и буксировки судна шлюпками.
Вообще, очень уж обоснованной мою надежду назвать трудно, но мне после событий последних дней стали как-то фиолетовы шансы и вероятности. Ну и правильно, везение бывает только сумасшедшим, иначе это не везение. Поэтому-то по-настоящему везѐт только психам. А кто ещѐ способен всерьѐз что-то планировать, надеясь только на удачу?
Кому надеяться больше не на что. Короче, повезло мне. Беседка оказалась на месте. Беседка – это просто две петли под задницу, и ещѐ одна под спину. Чтоб я мог в ней сидеть до ночи. Здесь меня могли обнаружить, только засунув голову в дыру нужника. Или с другого судна. Но конвойный шлюп шѐл впереди, а встречи в Атлантике нечасты. Однако было совсем нескучно. Нормально качало, верѐвки врезались в мякоть и тѐрли, хотелось пить, хотя до воды было всего полметра. А когда усилилось волнение, дистанция временами сильно сокращалась, порой переходя в минус. Вдобавок нужником постоянно пользовались, и при неблагоприятном для меня ветре… А учитывая стремление моряков ходить в полный ветер, он благоприятным для меня быть не мог.
Чувствовал себя как ѐршик в унитазе – обосрут, сполоснут, потрут об борт. Ещѐ и наслушался всякого. Оказалось что, люди на толчке любят поговорить о наболевшем. Избавляются от не нужного во всех смыслах. Комната разрядки, понимаешь. Вдобавок Закари очухался. Поверил поганец, что взаправду живой и, конечно, сразу принялся жизнь критиковать. Понятно, виноватым во всѐм оказался только я, дух тѐмный и грязный. Или демон? Погубитель и истязатель славного, доброго, ни в чѐм невиноватого Захарушки.
Скоротали времечко. Как стемнело, меня сверху из сортира окликнули ломким баритоном. Они и по вечерам там надраивали.
Теперь-то я понимаю тяжесть их доли. Но почему-то мне их не жалко. Ну, ни капельки. Парни сбросили мне линь, я за него самым хамским образом подвязался и сообщил в сортир, что руководство может меня подтягивать.
Подтянули, втащили через дырку внутрь. Думал, убьют меня легендарные Длинный Джек и Пол Головня. А они обниматься лезут к мокрому, обосраному, едва стоящему на ногах подростку!
– У нас получилось, братец!
– Руда, ты так радуешься, будто не верил, – еле ворочая языком, пытаюсь поддержать беседу.
– Я не мог поверить в подобный бред, извини… Ой, тебе ж трудно говорить!
– А ты, Лют? – куражусь, опьянѐнный маленькой победой.
– Я тоже. Ведь мы не психи, как ты, – извиняется Лют.
– Зато ты верил… или тебе было пофиг?
– Не знаю, Руда. Что теперь? – выхаркиваю из себя слова.
– Теперь мы тебя потихоньку мимо вахтенных проведѐм в такелажку. Хотя бы ползти сможешь?
– Смогу, Руда.
– У тебя две задачи: главная – подготовка боцмана к вербовке, основная
– люк в трюм из такелажки.
– Дык, его ж нету!
– А ты сделай. Вот тебе инструмент, – Лют протягивает добытый мной кортик, – прячь и пошли помолясь.