Комбыгхатор

Теся выдохнула и вытащила сигарету. Сощурившись, она несколько цинично посмотрела на всю эту уездную природу, потом медленно и расчетливо закурила. Ветер дул в комнату, и она выпускала дым в сторону, себе за плечо. Сзади послышалось то ли ворчание, то ли кряхтение, проба голосовых связок, на этим ничего не последовало. Обернувшись, Теся увидела, что комбыгхатор занят величественной возней по набиванию трубки. Тогда она тоже занялась делом. Взяла из пачки каких-то сводок несколько листов и принялась сметать с подоконника пыль и сор. Чистые листы она раскладывала слоями, ветер их сдувал, они их ловила, удерживала на подоконнике то всеми растопыренными пальцами, то прижимала локтем и все равно устроила в комнате небольшую метель. На один, ей казалось, она и запрыгнула очень ловко, но лист все-таки выскользнул и торчал из-под нее белым краешком; она натянула юбку на колени.

К этому времени комбыгхатор уже освежил дымом горло и сподобился сказать «кхыу-кхе».

— Я согласна, — быстро ответила Теся, выбрасывая сигарету в окно. — Если вы думаете, что я приехала к вам шпионить, не продлевайте. Знаете, может, в вашей школе не я хочу работать сама. Вы же не спросили меня, чего я хочу. Так что не стесняйтесь, высылайте хоть завтра. Я понимаю, у вас монополия на историю, на вашу дребаную живую истории, но если вы спросите меня, что я о вас думаю, я вам прямо отвечу: вы больше похожи на живые картинки. Детские живые картинки. Вам изнутри этого, может быть, не видно, но ведь вы, в самом деле, я уверяю вас, люди прошлого! Действительно, люди прошлого. Во всех смыслах. Да, вот такая я наглая шпионка!

Комбыгхатор пыхнул из рта дымом:

— Никто не человек прошлого, пока прошлое не закончилось, — хрипучим басистым голосом проговорил он, продержал рот открытым еще полсекунды и медленно его закрыл. Прошло около минуты. Теся боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть удачу. И не ошиблась: комбыгхатор снова отрывал рот. Но открывал его очень медленно, словно опасался выпустить из себя несколько лишних чувств, и Теся, набравшись духу, решила ему подтолкнуть.

— Я просто хотела сказать, что есть вещи, — нежным вкрадчивым голосом проговорила она, — которые, может быть, вам трудно понять. Но я не хотела…

— Селедка, знаете, очень красивая рыба, — начал говорить комбыгхатор, выпуская из себя слова, такие же густые и клубящиеся, как дым. — Но это трудно понять. Все знают, что она вкусная, но мало кто видел, какая она красивая. Очень красивая. Чешуя у нее крупная, с радужным отливом. Очень красивая. Но это знают немногие. Только те, которые ходили на рыболовных судах. Так и с уездами. Вы вот женщина, так и оставайтесь женщиной. И не считайте дискриминацией для себя по половому призраку, если вам куда-то или во что-то не удается проникнуть.

Она склонила голову, разглядывая это чудо, которое посмело ей напомнить, что она женщина. Но чудо не собиралось замолкать и выпускало — явно в адрес Теси — слова, от которых першило в самом ее мозгу.

— Не собираюсь еще более задевать ваше самолюбие, кхыу-кхе, — прокашлялся комбыгхатор, — и говорить, что из вашего племени покуда не вышло ни одного великого философа или даже приличного шеф-повара. Не обижайтесь, что я вспомнил о женщинах. Я говорил вам не в принижение. Многим мужчинам тоже не приходилось добывать сельдь. А только чистить селедку. И они тоже не представляют, какая на ней когда-то была красивая чешуя.

 

На этом комбыгхатор прекратил свои мудрые речи и снова стал разжигать потухшую трубку. Теся тоже достала сигареты, хотя курить не хотелось. Ей уже становилось зябко сидеть на подоконнике, ветер холодил спину, и она спрыгнула, встала перед окном, машинально достала сигарету и щелкнула зажигалкой, затянулась, задержав дым во рту, насупив брови и раздув щеки, а потом обернулась и коротко пфыкнула дымом в сторону стола.

Глазом она успела зацепиться за свое заявление, выступавшее теперь из-под правой руки комбыгхатора, и увидела, как черная чернильная ручка начала размашисто дергаться взад-вперед. После этого рука отшвырнула лист от себя, а сквозняк его подхватил и понес к дверям.

***

Оттаявший, но не оживший весною лес продолжал терять хвою. Дождь из длинных сосновых и мелких еловых хвоинок шел день и ночь, не переставая, и, с усилением ветра, превращался в сухой непрерывно шуршащий ливень. Желтые иглы устилали и без того желтый мох, над которым топорщились желтые плауны и папоротники.

Днем сухолесье, казалось, вбирало в себя не только весь летний солнечный жар, но и цвет.

Ночью, при свете луны, на вырубке, обрубленные сучья белели как кладбище мамонтов.

Первый зеленый росток появился почти прямо под гусеницей трактора, с солнечной стороны. Это был одуванчик, чахлый, кривой, едва оторвавшийся земли, но однажды утром он распустился, зацвел.

— Ласковый, ишь ты, какой ласковый, — несколько раз на дню разговаривал с ним главный лесничий уездного лесхоза Терентий Рассказников, присаживаясь рядом на корточки. — Ишь, ластится, ластится. Ишь какой. Шкодливый, шкодливый, — и своим гнутым пальцем он нежно поглаживал одуванчик снизу, трогая чашелистик, будто почесывал у щенка под подбородком.

Наигравшись, Рассказников начинал подниматься, но делал он это как-то уж очень странно, сразу отворачиваясь и уходя вбок винтом. Не потому что стеснялся из-за цветка — не хотелось смотреть на их лесхозовский трактор. Тот был уже доведен до нормальной кондиции всякой брошенной техники: гусеницы раскатаны по земле, двигатель наполовину разобран, приборная доска вырвана, стекла выбиты, сиденья исчезли совсем, а дверцы валялись за тридевять километров. Трактор даже пытались поджечь. Все это не столько уже возмущало, сколько озадачивало его: кто успел это сделать? когда успели? кому угораздило сюда заходить? Ягоды и грибы еще не пошли, а если бы и пошли, кому на здоровую голову придет мысль забираться в зону желтого мертвого сухостоя?