Страница 4 из 9
ЛЕНА. Мам, он не мой. Побегу я…
Картина на стене, как тень Большого взрыва, начала потихоньку, деликатно даже так, томно-паутинно создавать реальность комнаты, в которой двумя светящимися шарами плавали Ленка и ее мать. Паутина потянулась по бледно-желтым обоям с яркими, нереально враждебного красного цвета розами, в темноте просто преображающихся в страшных дымящихся чудовищ, немедленно готовых прыгнуть в комнату и устроить грозный пир. Дальше побежала она к черному, лакированному столу, который неуместно стоял в центре комнаты, как Черная дыра, засасывающая безвозвратно внутрь себя все, что рядом находится, проплывает, пролетает. Летящими прикосновениями-мазками оживляет она маленький старенький телевизор, накрытый небольшой ослепительно белой скатерочкой, отчего ранними утром и глубокой ночью походит он видом своим на ослепительно-юную невесту, идущую под венец. И, как бы ей этого ни не хотелось, приходится оживлять-реанимировать кособокий и страшный в своей кривобокости и неухоженности шкаф совершенно непонятного предназначения. Мазок – доска гладильная с утюгом, стаканом воды и грудой беспорядочно лежащего белья. Мазок – белый-белый потолок, люстра старомодная, пол деревянный, входная дверь железная. А в действительности на полу лежит изумительно сделанный ковер, на котором мастерски изображен бог Один. Но этого ковра никто из присутствующих в комнате не видит.
«Ты собак покормил?» – «Они умерли». – «Сдохли, что ли, собаки?» – «Мои – умерли».
ЛЕНА. Привет, Толик.
АНАТОЛИЙ. Привет, прекрасная, изумительная, восхитительная, обворожительная Елена. (Хочет ее поцеловать).
ЛЕНА. Толь, мы, по-моему, этап ухаживаний давно прошли, сейчас у нас этап следующий, называется – просто очень хорошие друзья. (Улыбается).
АНАТОЛИЙ. Ах, Ленка, как говорили в одном фильме – такая баба, и не моя. Ладно, проехали.
ЛЕНА. Толь, нам на улицу Мира 18. Знаешь, где это? Они там, в кафе около дома будут сидеть.
АНАТОЛИЙ. Знаю, знаю я этот кабак. И чего они туда поперлись? Сейчас придется отбивать их от стаи лысых уродов, ксивой махать, рожи бить…
ЛЕНА. Да знают нас там, кто мы… Не пристают уже давно… Поехали, Толь.
АНАТОЛИЙ. Поехали… Слушай, Лен, не ездила бы ты на день рожденье это. Ну, чего тебе там делать-то? Нахрюкаются все, песни орать начнут. Ну, чего за удовольствие так как-то…
ЛЕНА. Толь, ты же знаешь, я к Василичу не могу не пойти. Он мне как отец родной. Так помог, как отец-мать мне ни разу в жизни не помогали. Все для меня сделал. И ничего взамен не просит. Я знаю, все говорят, мол, трахает он меня, потому и помогает… Не было этого ни разу, Толь… Ни разу… А потом, там Петенька будет.
АНАТОЛИЙ. Ну чего вы, бл. дь, в этом Петеньке, бл. дь, нашли?! Ну, что у него там, медом что ли намазано?!
ЛЕНА. Толь, ты чего ругаешься?
АНАТОЛИЙ. Прости, Лен. Жирный, очкастый урод. К тому же бухает так, что мама родная… Я тут к нему по делам приезжал, так он за 20 минут при мне две бутылки портвейна выжрал. И это притом, что уже готовый был…
ЛЕНА. Это какие у тебя с Петей дела?
АНАТОЛИЙ. Не важно, Лен, не об этом я сейчас. Поэт, мать его. Читал я его писанину – не понятно ни хрена. Да и если б Василич денег не дал, хрен бы книжку его напечатали. Да и не продается эта хрень… вот гадом буду! Ну, кто это покупать будет? Ну, как-то все это… ну, как-то… Аленка, слушай. Выходи за меня замуж! Стой, не перебивай! Я понимаю там любовь, не любовь у тебя. Я, может, тебе и не сильно нравлюсь. Но я же нормальный мужик. Давай, поехали в Монако, тебе же город этот нравится. Бабки у меня есть, на всю жизнь тебя обеспечу, на руках носить буду. Только прямо сейчас. Уезжаем – и точка, я все сделаю, документы нам новые, завтра уже в раю будем на море Средиземном, на солнышке. Я сейчас билеты куплю и собираться не надо – там все купим…
ЛЕНА. (Перебивает). Толь, Толь… Все, хватит. Уже сто раз эту тему обсуждали. Закрыли раз и навсегда. (После паузы). Толенька. Ты… Да, хороший мужик, правильный… Непьющий, богатый. Но не люблю я тебя. Мы же договорились – как сестра и брат, помнишь? Пожалуйста. (Гладит его по плечу).
АНАТОЛИЙ. Да, да. Прости, прости, Лен… Но вот как-то последняя попытка. Монако ведь, знаешь, город этот… Я, когда его первый раз увидел рано утром, он мне напомнил… Не поверишь! Вот как будто я оказался в игре такой компьютерной – «Дюк—2». Ты играла ведь тоже когда-то раньше? Да? Я не знаю… Галлюцинация такая как-то… И ведь не пил… Народу на улице никого, только я. И вот мне кажется, что сейчас вылезут черти эти, бегемоты эти с ружьями, а мне их убить нечем. Без оружия я. И, тем не менее, не страшно ничуть. Хожу себе спокойно, по лифтам этим разъезжаю. Ну, ты была, знаешь. Петя твой ведь опять… А, ладно.
ЛЕНА. Нет, Толь. Сегодня все хорошо будет. Мне сон сегодня приснился. Хороший очень, пожалуй, даже лучший за всю мою жизнь. Будто идем мы с Петей по огромному-огромному полю. А оно поросло все одуванчиками золотыми такими. И солнце светит яркое-яркое. И не видно конца-края этому полю. А на душе такое счастье, такое… В общем, словами я это передать не могу. Все сегодня хорошо будет.
АНАТОЛИЙ. (Зло улыбается). Ну, если ты так считаешь, если уверена – тебе виднее. Надо же, такое счастье твоему Пете, такая женщина его любит. Только он-то, он-то – нет! Всех подруг твоих перетрахал! Знаешь ведь ты, да? Как ты такое можешь…
ЛЕНА. (Перебивает) Послушай! Он сам еще не догадывается, что любит меня, что я – его вторая половинка. Несчастная любовь у Пети трагическая в Москве случилась, сломала его, на дно опустила, душу всю вымотала. Видела я фотографию Любы этой. Красива… причем так, что даже я, девушка, понимаю, как за ней все мужики без исключения бегать должны. А Петя до этого случая отказа не знал.
АНАТОЛИЙ. Ты-то откуда знаешь?
ЛЕНА. Я с Петей много раз на эту тему разговаривала. Когда он сюда вернулся, я ведь практически выходила его…
АНАТОЛИЙ. Выходила? Он чего, еще хуже был, по ящику в день жрал что ли?
ЛЕНА. Да прекрати, не в этом дело… Он, понимаешь, жить совсем не хотел, сил у него не было дальше жить. Я вывела его из того состояния… Мертвого что ли, упаднического, безжизненного…
АНАТОЛИЙ. Сейчас живее всех живых, как Ленин, бл.! Портвейн, бабы, стихи издает, и еще работать не работает, и не хочет…
ЛЕНА. Стой, Толя! Приехали.
Внешний каркас серо-бездонного кафе с тихим названием «Приют» выглядел идеальной черной дырой, и не в цвете было дело, цвета, это банально-грязное заведение, было что ни на есть серого. Только как необъяснимо-грозная черная дыра засасывало оно всю энергию пятиэтажно-убогого окружающего места, вампирно так убивая все цветущее живое рядом, насколько могло дотянуться в злобе своей кровожадной. Все существа, живущие и бледнеющие по соседству с этой пропастью в нижние миры, всем сердцем хотели убежать отсюда без оглядки, но сил, энергии у них уже не было, и жили они в сладко-дрожащей истоме постоянного ежесекундного умирания. Посетителей же эта необъяснимая темная сущность тянула к себе невидимыми привязными нитями, тянущимися из центра дыры той щупально-паутинно по всему городу в поисках все новых и новых жертв. Посетители, однако, в отличие от живущих рядом людей, от посещения кафе этого наливались какой-то неестественно-пугающей красотой страшной и силой прямолинейно-строгой, хотя отличить их от обычного человека не представлялось никакой возможности. Внутри кафе-дыра «Приют» выглядело вызывающе-деревянным от пола до потолка, при этом столы и стулья были почему-то пластиковыми. Официанты пожилые, лысые, шествовали не торопясь и важно, медленно обслуживая гостей. Центральной же фигурой всего этого мистического места был неестественно-огромный бармен с бицепсами, готовыми в любую секунду разорвать футболку, нескладно одетую на него, на которой по совершенно непонятной причине было написано – «Сдвиг». Ленкины подруги сидели втроем за круглым столиком, не разговаривая и даже не глядя друг на друга, все с одинаково-красивым бессмысленным выражением лица, пили бесцветные, но очень вкусные и пьянящие коктейли, изготовленные барменом по ему одному ведомым рецептам. В кафе больше никого не было, что надо признать, показалось вошедшему в зал Анатолию очень странным, так как в это время народу должно уже набиться битком. Он подошел и что-то тихо сказал девушкам. Одна из них позвала официанта и неторопливо расплатилась по счету. Потом они все втроем автоматно-роботно поднялись и джинсово-футболочно гуськом пошли за Анатолием к выходу. Бармен злобной всё понимающей улыбкой проводил их до двери.