Чемпион погоды

О`Генри

Чемпион погоды

Перевод Зин. Львовского

Если бы заговорить о Киова Резервейшен (земля, отведенная для индейцев в С.Ш.А. - прим. пер.) со средним нью-йоркским жителем, он, вероятно, не знал бы: имеете ли вы в виду новую политическую плутню в Альбани, или же лейт - мотив из "Парсиваля"? Но там, в Киова Резервейшен, имеются сведения о существовании Нью-Йорка.

Наша компания выехала на охоту в Резервейшен.

Бед Кингзбюри, наш проводник, философ и друг, как-то ночью, в лагере, жарил на рашпере кусок мяса антилопы. Один из нас, молодой человек с рыжеватыми волосами, в безукоризненном охотничьем костюме, подошел к огню, чтобы закурить папиросу, и небрежно бросил Беду:

- Хорошая ночь!

- Да, - сказал Бед,- хорошая, насколько может быть хорошей всякая ночь, не имеющая рекомендательного штемпеля Бродуэя.

Молодой человек, действительно, был из Нью-Йорка, но всех нас удивило, как Бед это угадал. Поэтому, когда мясо было готово, мы попросили его открыть нам свою систему рассуждений. А так как Бед был нечто в роде территориальной говорильной машины, то он произнес следующую речь:

- Как я узнал, что он из Нью-Йорка? Ну, я сейчас же понял это, как только он бросил мне те два слова.

Я сам был в Нью-Йорке несколько лет назад и отметил некоторые знаки на ушах и следы копыт в ранчо Мангаттан. (М а н г а т т а н - главная часть Нью-Йорка. прим. пер.)

- Нашли Нью-Йорк несколько отличным от Панхендля, не так ли, Бед? спросил один из охотников.

- Не могу сказать,- ответил Бед,- во всяком случае, он поразил меня не более чего-либо другого. На главной тропе в этом городе, называемой Бродуэй, много путников, но почти все они из того же сорта двуногих, какие бродят вокруг Чейенна и Амарильо. Сперва меня как бы ошарашила толпа, но вскоре я сказал сам себе: "Слушай, Бед, они такие же обыкновенные люди, как ты, и Джеронимо, и Гравер Кливлэнд, и ватсоновские парни, так что нечего тебе волноваться и смущаться под твоей попоной". Ко мне вернулись мир и спокойствие, как будто я снова был на земле племени Киева, на пляске призраков или на празднике жатвы.

Я целый год копил деньги, чтобы закрутиться в Нью-Йорке. Я знал человека, по имени Семмерс, который живет там, но не мог найти его, так что мне пришлось в одиночестве вкушать опьяняющие развлечения разжиревшей метрополии.

Некоторое время я был так захвачен суетой и так возбужден электрическим светом и шумом фонографов и воздушных железных дорог, что забыл об одной из насущных нужд моей западной системы природных потребностей. Я никогда не отказывал себе в удовольствии вокального общения с друзьями и чужими. Когда за границами территорий для индейцев я встречаю человека, которого никогда раньше не видел, то уже через девять минут я знаю его доход, его религию, размер воротничка и характер жены, а также сколько он платит за одежду, за пищу и за жевательный табак. У меня дар - не быть скупым на разговоры.

Но этот Нью-Йорк создан на идее воздержания от речи. К концу трех недель никто не сказал мне ни единого слова, за исключением лакея в с'естном учреждении, где я питался. А так как его синтактические выпаливания были не чем иным, как плагиаризмом карты кушаний, то он никак не мог удовлетворить мои желания, заключавшиеся в том, чтоб кого-нибудь зацепить. Если я стоял рядом с кем-нибудь у бара, он отворачивался и кидал на меня взгляд Бальдвин-Циглера, точно подозревая, что я спрятал в себе северный полюс. Я начал жалеть, что не поехал на каникулы в Абилен или Вако, потому что там, в этих городах, мэр с удовольствием выпьет вместе с вами, а первый встречный скажет вам свое среднее имя и попросит участвовать в лотерее на музыкальный ящик. Однажды, когда я особенно жаждал общения с чем-нибудь более разговорчивым, чем фонарный столб, какой-то человек в кафе говорит мне:

- Прекрасный день!

Он был чем-то в роде распорядителя в этом кафе и, как я полагаю, видел меня там много раз. Лицо у него было рыбье и глаза, как у Иуды, но я встал и обнял его одной рукой.

- Простите,- говорю я,- разумеется, сегодня прекрасный день! Вы-первый джентльмэн в Нью-Йорке, понявший, что сложные формы речи, обращенной к Виллиаму Кингзбюри, не потрачены даром. Но не находите ли вы,-продолжаю я,- что утром было немного свежо, и не чувствуете ли вы, что сегодня будет дождь? Но около полудня была, действительно, восхитительная погода. Все ли благополучно у вас дома? Хорошо ли идут дела в кафе?

Так вот, представьте себе, сэр, что этот тип отворачивается от меня и уходит, не сказав ни слова!

И это после всех моих усилий быть приятным! Я не знал, как и чем это об'яснить. В тот же вечер я получил записку от Семмерса, заезжавшего из города; в этой записке он сообщил мне адрес своей стоянки. Я отправляюсь к нему и веду хороший, старого времени, разговор с его домашними. Я рассказываю Семмерсу про поступок этого койота в кафе и прошу его раз'яснить мне, что это значит.

- О! - ответил Семмерс,- он вовсе не намеревался начать с вами разговор. Это нью-йоркская манера. Он видел, что вы были частым посетителем его кафе, и сказал вам два-три слова, чтобы показать, что он дорожит вашими посещениями. Вам не следовало продолжать. Дальше этого мы не идем с незнакомыми людьми. Можно, конечно, рискнуть бросить слово или два о погоде, но мы не делаем из этого базиса для дальнейшего разговора и знакомства.

- Билли,- говорю я,- погода и ее разветвления для меня серьезный сюжет! Метеорология - одно из моих слабых мест. Ни один человек не может затронуть при мне вопрос о температуре, или о влажности, или о веселом солнечном сиянии-и вдруг вильнуть хвостом и не довести разговора до конца, т.-е. до падения барометра. Я снова пойду к этому человеку и дам ему урок искусства непрерывного разговора... Вы говорите, что нью-йоркский этикет разрешает ему два слова и не разрешает ответа? Ну, так он превратится у меня в бюро погоды и докончит то, что он начал со мной, попутно делая родственные замечания и о других предметах.

Семмерс отговаривал меня, но я рассердился и поехал по уличной железной дороге обратно в кафе.

Тот молодец еще был там и расхаживал по комнате в роде заднего корраля, где стояли столы и стулья. Несколько человек сидели вокруг стола, пили и насмехались друг над другом.