Непобежденные

И все же дождь радовал. Командарм Петров весь этот день, 30 октября, мотавшийся по степи от дивизии к дивизии, видел, как посветлели истомленные боями лица бойцов: ненастье приковало немецкую авиацию к полевым аэродромам, и можно было безбоязненно идти даже днем.

А не идти в этот день никак было нельзя: немцы вырвались на степные просторы Крыма, оттеснили 51-ю армию на восток, создали для поредевших частей и соединений Приморской армии реальную угрозу окружения. Директива Военного совета войск Крыма предписывала Приморской армии отходить на юг и вести сдерживающие бои. Куда отходить, до каких рубежей — директива не указывала, и командарм все думал об этом. Где должен проходить рубеж обороны? Севернее Симферополя, пересекая Крым от Каламитского залива до Гнилого моря? По перевалам Крымских гор? Но если не смогли удержаться в узком межозерье у Ишуни, то где взять силы для организации прочной обороны на сотнях километров степей и гор?

Петров даже на минуту не мог заставить себя встать на позицию бесстрастного стратега. И потому носился по степи по существу без охраны, в сопровождении только своего адъютанта да одного автоматчика. Ему очень хотелось, ему очень нужно было заглянуть в лица отходивших бойцов и командиров, поговорить с ними. Словно, сделав это, он мог найти ответ на мучивший вопрос: почему приморцы, так стойко оборонявшиеся и так упорно контратаковавшие врага под Одессой, здесь отступили?

Впрочем, он хорошо понимал почему. Потому что там была артиллерийская поддержка, а здесь пошли в контратаку по сути дела без нее, там даже локальные операции серьезно готовились и каждому были ясны цели и задачи, здесь армию использовали для «затыкания дыр». Полки вводились в бой разрозненно, по мере подхода, без подготовки, без должной разведки. Иного выхода не было? Точно не было. Но тут возникал другой вопрос: почему так получилось, что немцы навязали нам безвыходное положение?

Командарм отвлекся от своих мыслей, увидев впереди темную, далеко растянувшуюся колонну.

— Давай к ним, — кивнул он шоферу. И встал в рост, поставив ногу на подножку, держась за открытую дверцу.

Машина помчалась наперерез колонне и остановилась впереди нее у перекрестка дорог. Петров соскочил на землю и стал ждать, когда подъедет к нему зеленая штабная «эмка». Из «эмки» выскочил полковник во флотской форме, пошел к командарму.

— Вы полковник Жидилов? — спросил Петров еще издали.

— Так точно, командир седьмой бригады морской пехоты. — Полковник смотрел удивленно: он первый раз видит генерала, откуда же генерал знает его?

— Я — командующий Приморской армией Петров… Что с вами стряслось? — спросил он, увидев под регланом перевязь бинтов.

— На немцев напоролся, товарищ генерал. Десять машин с автоматчиками, мотоциклисты. Еле ушли. «Эмка» выручила, вынесла с лопнувшими шинами.

Командарм внимательно посмотрел на него. Немолодой — лет сорока с лишним, высокий, стройный, с юношеской талией полковник производил впечатление строгого, умного и предусмотрительного командира, каких Петров уважал и ценил. Такие если и попадают в опасные ситуации, то не по бессмысленной браваде и легкомыслию, а действительно случайно.

— Хорошо, что легко отделались… Дайте вашу карту и докладывайте обстановку.

Он выслушал много раз слышанные за этот день слова о коротких и яростных стычках с авангардами и разведчиками противника, о безуспешных попытках где-либо закрепиться. Было душно. Командарм снял фуражку, передал ее адъютанту, — светлые жидкие пряди волос упали на лоб. Снял и протер пенсне, огляделся, ориентируя карту по местности. Вынул синий карандаш и стал прямо на карте писать приказ: «Командиру 7 БМП полковнику Жидилову. Вверенной Вам бригаде к утру 31 октября занять рубеж: Княжевичи, Старые Лезы, перехватывая дороги, идущие от Саки. 510-й и 565-й артполки к утру 31 октября выйдут на рубеж Софиевка…»

— Вы переходите в мое распоряжение, — сказал, возвращая карту. — Артполки, которые я указал, будут поддерживать вашу бригаду. Желаю успеха.

Он встал на подножку, и «эмка» сразу рванула с места. Через минуту оглянулся. Полковник все так же стоял на дороге, смотрел ему вслед. Колонна остановилась, сгущалась, подтягиваясь. Командарм знал, что все эти люди, смертельно уставшие после долгого перехода, сейчас полны недоумения: столько шли, а теперь поворачивай обратно и шагай еще десятки километров?! Но командарм не мог дать им отдохнуть. Выхода не было, счет шел уже не на дни — на часы. Трудно оторваться от немецких частей, двигавшихся на машинах. Это можно было сделать лишь ночью…

Командарм опустился на сиденье и снова забылся в думах. Почему же так получилось в Крыму? Ответ он знал и задавал себе этот вопрос больше от горестного сожаления об упущенном. Догмы — вот виновники случившегося. Он обдумывал свои решения, которые ему когда-либо приходилось принимать, словно день за днем перелистывал в памяти странички календаря, и не находил своих более или менее серьезных промахов. Но не радовался тому. Все ему казалось, что если не видит своих ошибок, значит, не понимает их и, значит, ошибается в своих выводах. Как ошибался в самые критические дни командующий 51-й армией генерал-полковник Кузнецов. Теперь-то Петров знал это.

Все хотят как лучше. И Кузнецов, выполняя приказ Генерального штаба об обороне Крыма, считал, что его решения — самые правильные. Ведь не мог же он забыть о завидной решительности немецких десантников. Полтора года назад они удачно высадились в Норвегии, а всего за месяц до начала Отечественной войны захватили остров Крит. Крым тоже, как остров. Не одному Кузнецову, даже Генштабу, по-видимому, казалось, что немцы предпочтут десантные операции кровопролитным боям в узком дефиле у Перекопа. И потому 51-я армия разбросала свои соединения по всему Крыму. Одна дивизия обороняла Евпаторию, другая — Чонгарский полуостров, третья — берег Сиваша. Еще четыре дивизии находились на побережье, еще три стояли в центральной части полуострова с противодесантными задачами. И только одна, одна-единственная 156-я стрелковая дивизия заслоняла Перекоп. За ней на всем 30-километровом протяжении Перекопского перешейка не было ни войск, ни заранее оборудованных оборонительных позиций.

Странно это, но факт: кому-то в штабах казалось, что одной дивизии достаточно для обороны на Перекопе. Кто-то никак не мог отрешиться от старых представлений о неприступности Турецкого вала. А ведь командующий 11-й немецкой армией, нацеленной на Крым, наверняка знал о слабой обороне на Перекопском перешейке. Так мог ли он не попытаться сбить эту единственную дивизию и вырваться в Крымские степи?

156-й выпала злая доля. А может, лучше сказать — славная? У потомков будет время все рассудить и взвесить, и они, возможно, назовут 156-ю не просто героической, а дивизией-спасительницей. Это она в тяжелейших оборонительных боях измотала наступающие части врага. Но и потомкам, наверное, трудно будет проследить все взаимосвязи войны, сказать, какую долю общей кровавой ноши взяла на себя эта дивизия, каков ее вклад в будущую победу. Однако не могут не заметить потомки того, что ясно уже теперь: в том, что Манштейн, прорвавшись на Перекопе, застрял на Ишуньских позициях, заслуга прежде всего 156-й, почта уничтоженной, отошедшей в межозерье и здесь снова вставшей насмерть. У немцев была возможность идти дальше и уже к началу октября ворваться в Крым. Но они не пошли, и 51-я армия получила более чем двухнедельную передышку. Вот когда Кузнецову сделать бы необходимые выводы, отрешиться от «десантобоязни», произвести перегруппировку, подтянуть артиллерию, взяв ее у других соединений, создать в межозерье глубоко эшелонированную оборону. И основания были, даже прямое указание Ставки, полученной Кузнецовым еще 30 сентября, — «всеми силами удерживать Крымские перешейки». Не создал, не подтянул дивизии, не сделал почти ничего. Ждал обещанную Приморскую армию. По-видимому, как раз это обещание помощи и сыграло роковую роль. Оно парализовало готовность предельно мобилизовать свои собственные силы.