Путь философа

Но, я не сразу пришел к этой горькой мысли. Увлеченность с детства природой, рыбалкой, а затем наукой, держала меня в известной отстраненности от реальной жизни, несмотря на суровый опыт нашей семьи и мой личный, к тому времени. Вообще, я был одарен от природы счастливым даром медленного созревания. Но, когда я окончательно убедился, что мне подрезают крылья в тот момент, когда я после героических усилий ощутил их у себя за спиной и готов был взлететь, «пепел Клааса», присыпанный за прошедшие годы пылью времени, вновь «застучал в мое сердце». Сталина уже давно не было в живых, но и я уже потихоньку исподволь осознал, что не в одном Сталине дело. Я ещё не разочаровался в социализме, как в идее, но то, что реальный социализм – плох, я уже понял. И я персонифицировал врага, на которого обратил жар ненависти, рожденной убийством любви, любви к науке, в которую меня не пускали. Теперь врагом стал не Сталин, а класс номенклатуры, правящей страной. Сталин был вождем этого класса, но преступления творил весь класс и продолжал творить и после смерти Сталина. На этот класс я возлагал теперь ответственность и за убийство отца и других, невинно расстрелянных, и за муки матери и брата и ещё миллионов и за антисемитизм в стране. Конечно, я знал, что есть и бытовой антисемитизм, но с этим было проще. Я время от времени бил морды антисемитам, но никакого конфликта в целом с окружающей меня русско-украинской средой у меня не было. Практически все мои друзья и женщины были русские или украинцы (украинки).

Все эти изменения происходили во мне медленно. Медленно накапливался потенциал взрыва, но когда он созрел, наступил момент, когда я готов был идти и убивать первого попавшегося представителя номенклатуры и, наверное, сделал бы это, если бы достал оружие. Но неведомая рука уверенно вела меня к другой цели. Для того чтобы стать настоящим философом, очень важно не только гармоническое развитие, о котором я писал. Важно, чтобы в какой-то момент жизнь опалила тебя, сделала тебя высоко неравнодушным к тому, что происходит в обществе, пробудила желание изменить его, улучшить. И важно ещё, чтоб тебе повезло и вместо героического, но бессмысленного пожертвования собой, ты нашел какие-то возможности конструктивного, деятельного воздействия на эту жизнь. Мне повезло.

Глава 2. Борьба

Как раз в момент, когда я вот-вот мог сорваться, я вышел на весьма своеобразную диссидентскую организацию. С диссидентством в широком смысле слова я, конечно, сталкивался и до этого. Очень многие тогда диссидентствовали в этом широком смысле, передавали друг другу запрещенную самиздатовскую литературу и новости, слышанные по «голосам», ругали советскую власть на кухнях друг у друга и изощрялись на её счет в анекдотах. Сверх того я даже осуществил пару индивидуальных действий протеста. Во время чехословацких событий я сварганил листовку с помощью вырезанных из газет букв и наклеил её на какой-то забор, а во время венгерских событий с помощью ваксы и сапожной щетки на стене какого-то дома (не своего, конечно) написал «Долой КПСС». С позиции нынешнего дня эти действия кажутся детскими, но тогда это было не совсем так. Тем не менее, и серьезной деятельностью эти действия назвать нельзя.

Организация, на которую я вышел, к которой присоединился и вскоре стал одним из руководителей её, было совсем другое дело. Формально это был комсомольский клуб. Назывался он историко-литературный клуб им. Петра Запорожца и географически базировался на клуб «Пищевик» на Подоле. Но форма комсомольского клуба была лишь прикрытием. Это не был клуб, созданный сверху руководством райкома, завода или того же клуба «Пищевик». Это было добровольное объединение граждан, многие из которых к комсомолу не имели отношения хотя бы по возрасту. Я же вообще никогда не был в комсомоле, но в клубе никто и не подумал поинтересоваться, был ли я в нем когда-либо. Форма комсомольского клуба была выбрана по чисто тактическим соображениям, как наиболее соответствующая тем целям и задачам, которые ставил себе клуб и выбранному пути их достижения. Стратегической целью не было свержение Советской власти насильственным путем. Надо сказать, что такую задачу в то время, в конце 60-тых не ставил себе практически никто из диссидентов. Задачей было улучшение существующего строя, прежде всего, в сторону его демократизации. Социализм, как таковой, не отвергался, но в качестве идеала, провозглашался демократический социализм, он же социализм «с человеческим лицом». А в качестве способа достижения этой цели организатором и руководителем клуба Ю. Смирным была выдвинута следующая идея. Парадокс советского социализма состоял в том, что все демократические свободы были задекларированы советской конституцией, но на практике не работали. Вот, Смирный и выдвинул идею осуществлять эти свободы на практике и тем самым плавно переводить общество в состояние демократии. Собственно, это – идея чехословацких клубов, ставших ядром так называемой «Пражской весны». Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, с одной стороны, утопичность этой идеи: реализовать вполне демократические свободы, записанные в конституции, при одной правящей партии было невозможно. С другой стороны, деятельность клуба всё равно было полезна и важна, ибо демократия невозможна без того, чтобы народ не пытался и не научился сам, снизу, реализовать эти свободы и бороться за них демократическими же, цивилизованными методами. И, по крайней мере, частичная реализация этих свобод была возможна тогда и зависела от желания и воли этих граждан, от инициативы снизу.

Чем, собственно, мы занимались? Как следует из названия клуба, сферой нашей деятельности была история и культура. В это время – в конце 60-тых гг. уже закончилась хрущовская «оттепель» и многие талантливые поэты, писатели, художники, историки, расцветшие в короткий период её после сталинской «Зимы», оказались в задухе. Их не сажали и не расстреливали, как при Сталине, но их не публиковали, им не давали трибуны для публичного выступления, не устраивали выставок. Причем, это не были открытые антисоветчики. Многие из них вообще были политически нейтральными. Да и те, которые не любили советскую власть, держали свою дулю в кармане. Но они не вписывались в пресловутый социалистический реализм, в партийную линию в истории и т. п. Мы давали им трибуну в нашем клубе. Причем не просто прочитать свои стихи, лекцию по истории или выставить картины, мы устраивали им обсуждения в духе 20—30-тых гг., от которых советское общество изрядно отвыкло. У нас, например, был вечер талантливой, но не печатавшейся поэтессы Лины Ошеровой, лекция интереснейшего, но опального историка М. Ю. Брайчевского. Я лично организовал выставку непризнанных художников, среди которых были Левич, Акопов, Вайнштейн, впоследствии получившие признание не только в Украине, но и за её пределами. На наши мероприятия народ валил валом. За это и терпела нас директриса клуба «Пищевик» Нина Ивановна Жукова – классический образец советской номенклатуры низшего ранга. В искусстве и в культуре она, естественно, была ни ухом, ни рылом, но своим компартийным нюхом чувствовала нашу идеологическую гниль. Чувствовала, но ухватить и сформулировать не могла. А с другой стороны, ни сама, ни с помощью комсомольских деятелей, назначаемых сверху, привлечь публику в клуб не могла, поскольку от официальной мертвечины всем уже было тошно. А народ, особенно молодежь, по всей стране спивался, и партия требовала отвлекать его от пьянства культурными мероприятиями. Мы ей как раз и давали план по посещаемости культурных мероприятий.

Кроме Жуковой, были, конечно, над нами и более умные секретари райкома, горкома и т. п. Верхушку клуба и, прежде всего, президента периодически таскали на разборки, и над клубом постоянно висела угроза быть закрытым. Но мы отточили мастерство марксистского начетничества и лихо отбивались цитатами из классиков, из постановлений 20-го и прочих съездов партии. Вот пример перепитий такого рода.

Где-то в начале 70-тых гг. партия начала готовить реставрацию культа Сталина. Сначала частичную, а там кто знает, как получилось бы. Но не получилось, потому что против этого храбро выступила интеллигенция внутри страны и компартии на Западе, особенно итальянская. В качестве пробного шара для проверки, как будет реагировать народ на реставрацию, партия выпустила книгу Кочетова «Чего же ты хочешь». В ней он нагло доказывал, что преступления Сталина были преувеличены, а заслуги принижены, что от разоблачения культа пострадало много невинных людей (от инфарктов), лаял непотребно лучшую советскую интеллигенцию, в частности кинорежиссера Михаила Рома, и даже лягнул итальянскую компартию за недостаточную марксистскую ортодоксальность. Книгу не просто выпустили, но организовали обсуждение ее коллективами трудящихся по всей стране под присмотром партийных бонз. И от имени этих собраний шли в ЦК тонны писем в поддержку книги, дабы потом из этих писем соорудить всенародное одобрение.