Страница 1 из 3
Павел Молитвин
Притча о скверной жене
Все сверстники Степана Александровича Изумрудова уже давно остепенились, их в командировку ни пряником не заманишь, ни кнутом не загонишь. Изумрудов же командировки любил и за то в учреждении своем был особо ценим. По-разному объясняли себе сотрудники эту его странность, но мало кто мог предположить, что причиной ее является скверная жена.
У всех жены как жены — ну поворчат, попилят, попридираются, но бывают у них и моменты просветления. Говорят, есть и такие, что за целый день ни одного худого слова не скажут, ни одного скандала не учинят. Всякие чудеса бывают!
Жена Изумрудова была феноменом другого рода, и если в месяц находилось у нее одно-два хороших слова для мужа, то Степан Александрович объяснял это исключительно нездоровьем своей дражайшей супруги. А поскольку в последнее время здоровье у нее было отменное, в очередную командировку Изумрудов отправился с радостью.
Служебные поездки Степана Александровича мало отличались одна от другой: бегал по конторам, что-то подписывал, кого-то уламывал. Наспех закусывал в учрежденческих столовых, ночевал когда в гостиницах, когда в заводских общежитиях, а иногда и на вокзалах приходилось ночку-другую провести.
В этот раз Изумрудову повезло: устроился он в гостинице, да еще в двухместном номере. Сосед, правда, странный попался. Нет, в общем, нормальный человек, тихий, приличный. Одно плохо, любил Степан Александрович поговорить, пообщаться, а какое тут общение, когда уходит он утром — сосед еще спит, вечером приходит — тот ко сну готовится. Всего и разговоров у них было: «Здрасте» да «Спокойной ночи».
Прожили они так дня три-четыре, и сосед Изумрудова уезжать собрался. Степан Александрович даже порадовался — может, кого поразговорчивее подселят.
Новый сосед действительно более компанейским оказался — шахматист. То есть по профессии-то он инженером был, но любил в шахматы сразиться. И вот вместо душевного разговора, мирной беседы стал он Степана Александровича шахматами донимать: сыграем да сыграем. А Изумрудов, надо сказать, шахматист аховый, раз в год по обещанию играет. Сосед ему уже и ладью, и ферзя фору дает — никакого толку, а все равно играть заставляет. Совсем Степан Александрович приуныл, даже о прошлом сонливом чудаке с нежностью вспоминать стал.
Сидит он раз вечером — инженер еще не появился — и с тоской на шахматы поглядывает. «Вот, — думает, — был у меня замечательный сосед, вовсе в шахматы играть не умел. Нет бы ценить — роптал…» Только подумал, и вдруг слышит — по коридору гулкие торопливые шаги. Стучат в дверь.
— Войдите, — говорит Изумрудов.
Дверь открывается, и перед изумленным Степаном Александровичем предстает его прежний сосед. Весь взмыленный, волосы взлохмаченные, чуть дышит и левой рукой за грудь держится.
— Простите за вторжение, — выдыхает он и несколько минут молча ловит воздух открытым ртом, словно спринтер, закончивший дистанцию. — Вам черная такая записная книжка не попадалась? — наконец выдавливает из себя и замирает — вовсе дышать перестал.
— Попадалась, — отвечает Степан Александрович, лезет в тумбочку и протягивает бывшему соседу записную книжечку. Тот ее схватил, засветился весь, расцвел, как майский день.
— Спасибо, — говорит. — Не знаю, как вас и благодарить. Требуйте что хотите, все исполню!
Степан Александрович улыбнулся — приятно человеку радость доставить — и рукой машет, мол, какая там еще благодарность.
— Нет, я серьезно, я многое могу! Требуйте что хотите, рад буду ваше желание исполнить!
«Ну чудак, — думает Степан Александрович, — что бы у него попросить, чем бы его ошарашить, чтобы он в себя пришел?»
— А что, пожалуй! Не могли бы вы мне бессмертие организовать?
Тут чудак этот несколько опешил, странно так посмотрел, прищурился.
— Сделаем, — говорит.
Заглянул в записную книжку и начал быстро-быстро что-то себе под нос бормотать, а руками пассы забавные делать. Минут пять побормотал, руками помахал и уставился на Изумрудова как на чудо чудное, диво дивное.
— Готово. Что в моих силах было — сделал. Полного бессмертия, конечно, гарантировать не могу — никто не застрахован, — но болезни и старость вам теперь не грозят.
Степану Александровичу боязно стало, и смешно, и неуютно как-то. Но все же он улыбочку ироническую из себя выдавил. Улыбка эта бывшему его соседу не понравилась.
— Зря улыбаетесь. Что у меня, лицо такое, что никто всерьез не воспринимает? Я ведь чудо, можно сказать, совершил, могли бы хоть удивиться! Хотя то, что вы мне записную книжку вернули, теперь некоторые тоже как чудо бы расценили.
И погрустнел, приуныл, скуксился весь.
Слушает его Степан Александрович и никак не может улыбку с лица прогнать. Страшно ему — ну как парень-то этот ненормальный — и неудобно: хоть и псих, а старается, хочет ему, Изумрудову, приятное сделать.
А чудак, словно его мысли прочитал, говорит:
— Хорошо, в конце концов это естественно, что вы мне не верите. Как бы вам доказать, что я вполне нормальный и за свои слова полностью отвечаю? — И начинает глазами по комнате шарить. — Ага, вот, — схватил с тумбочки газету и пальцем в один из заголовков тычет: «Новое средство от крыс». Вы легенду про Крысолова помните?
Степан Александрович даже кивнуть не может, только глаза таращит. А в мозгу вертится какая-то история про человека, выманившего из города всех крыс волшебной дудочкой.
— Ну, крыс в этой гостинице, я думаю, нет, а вот мыши найдутся, — говорит его бывший сосед и опять заглядывает в записную книжку. — Вот-вот, сейчас.
Начинает он опять что-то бормотать, и тут же в руках у него, прямо из воздуха, появляется такая маленькая деревянная палочка с дырочками.
— Да проснитесь же, очнитесь, Степан Александрович! Ради вас такие вещи делаются, а вы! Пойдемте-ка в коридор, тесновато тут экспериментировать, да и грязи нанесем, уборщица ругаться будет.
Подхватил он Изумрудова под локоток, вывел в коридор.
— Ну, смотрите, — сказал и дудочку свою к губам поднес, щеки надул, глаза прищурил.
Сначала Степану Александровичу то ли свист, то ли шипение послышалось, а потом тоненькая, простенькая такая мелодия получаться стала. А бывший сосед его головой мотает, мол, смотрите.
Смотрит Степан Александрович и ничего особенного не видит. Обычный длинный коридор, стены бледно-зеленые, пол бежевым линолеумом застелен, и двери, двери, двери… Вдруг — что такое? Мыши! Одна, вторая… Серенькие такие комочки то ли из-под дверей, то ли из-под плинтусов так и лезут, так и выкатываются. Одна вон точно из мужского сортира выскочила! И шорох такой, и царапанье по линолеуму. Шух-шух, шух-шух…
— Тьфу ты, черт! Да что это? — Степан Александрович глазам своим не поверил. — Откуда?
А мыши не исчезают, наоборот, их больше, больше становится, уже десятка два-три. Обернулся: и с другого конца коридора бегут к ним серо-голубые комочки. Уже и мордочки видны вытянутые, усами смешно так шевелят, глазами-бусинками посверкивают. Шух-шух, шух-шух…
— Тьфу, пакость! — совсем заробел Степан Александрович, начал к двери отступать, соседа своего за рукав дергать. Тот скосил глаза, улыбнулся хитро, дудочку ото рта оторвал, дух перевел.
— Ну что, хватит? Поверили?
— Да-да, вполне… — Степан Александрович даже на шепот перешел. — Вполне, вполне… Может, нам в комнату лучше? А то эти… — И глазами на мышей показывает.
— Разбегутся! — отвечает бывший его сосед и отворяет перед Изумрудовым дверь.
Прежде чем в комнату войти, Степан Александрович еще раз на мышей оглянулся. Они, как дудочка замолчала, растерялись, а потом и правда разбегаться стали. Рассыпалась монолитная масса на мелкие группки, рассеялись серо-голубые комочки по огромному коридору, кто куда бросились, только и слышно «шух-шух», и хвостики тонкие в разные стороны верть-верть. А вдали, перед выходом на лестницу, вдруг отворилась дверь и показалась голова инженера-шахматиста.