Страница 2 из 16
– А что же нам досталось? – спрашивали друг у друга в курилках обеспокоенные работники ГКБ и сами же отвечали, – Общее руководство и курирование.
Кое-что все же перепало и ГКБ, причем даже на самолетике. Нашлось применение и блоку Д, а потому кроме группы Мухаммеда, которую волей-неволей подключили к нашей работе, никто из отдела вливаться в новую тематику не спешил. И наша спаянная непопулярной работой троица по-прежнему тонула в море переписки.
К лету бумажное море отступило – то ли пишущие устали от своих бесплодных просьб дать им то, что еще даже не имело названий, то ли весна заставила бросить все и вспомнить о грядущих летних отпусках.
Как бы там ни было, но у нас с Кузнецовым вновь появилось время для задушевных бесед, причем как на рабочем месте, так и в нашем любимом – у серебристых елей.
Мы все чаще стали навещать наших проектантов, с интересом узнавая новости по нашей тематике. Только там мы могли наблюдать, как постепенно менялся облик создаваемого изделия, как уточнялся состав его агрегатов и систем, задавались их функции и характеристики.
Там же уточнялись и нелепые графики. Вот и нереальный срок первого пуска – семьдесят девятый год – уже заменили таким же нереальным восемьдесят первым.
– За пять лет двигатель не сделают, – уверял Кузнецов Иванова, внимательно изучив график.
– Да они уже работают вовсю, – возражал Иванов.
– Как же, как же, – оппонировал Кузнецов, – Полгода назад резво срисовывали у нас движки Н1.
– А они бумагу прислали, что уже сделали макетный двигатель.
– Из бумаги и сделали, – рассмеялся Кузнецов, – В лучшем случае деревянный. Макет он и есть макет. Но глянуть не помешает.
Вскоре мы действительно увидели макет самого мощного в мире ракетного двигателя. Как ни странно, выполнен он был в основном в металле. Понятно, что подходящую арматуру для него взяли от других двигателей, кое-где было, разумеется, и дерево, но для макета это нормально.
От старых знакомых узнали о курьезе, связанном с компоновкой. Когда вся документация уже была готова, выяснилось, что двигатель скомпонован без учета места для размещения теплоизоляции. Компоновщики попросту забыли, что двигатель должен работать на криогенных компонентах топлива. Из-за этого промаха едва ни сорвали сроки изготовления макета.
Переговорив с коллегами, Кузнецов лишь укрепился во мнении, что двигатели будут готовы к установке на ракету не раньше восемьдесят шестого года.
Наконец объявили, что ГКБ приступает к разработке эскизного проекта МКС «Буран». Из Службы Главного конструктора поступили графики выпуска документации, и нашей команде поручили разработку технических условий на «Буран», ракету-носитель и ее блоки.
– Что за технические условия? Сроду таких документов не выпускали, – возмущался Кузнецов.
– Вы и эскизных проектов не делали… Откуда вам знать, – не преминул уколоть его Мазо, – Работали, как партизаны. ЕСКД не соблюдали, нормативную документацию игнорировали. Потому и Н1 не полетела.
– Что ты болтаешь, Мазо? – возмутился Кузнецов, – Нормативы создают на массовую продукцию, а мы всегда делали штучную. А ты еще какую-то ЕСКД приплел.
– Не какую-то, а единую систему конструкторской документации. Ты и этого не знаешь, Кузнецов?.. Где же тебе тогда знать, что такое технические условия, – продолжал кусаться Мазо. Вся комната притихла, прислушиваясь к словесной дуэли непримиримых врагов.
– Дурак ты, Мазо, – не выдержал Кузнецов, – Такие как ты даже по нормативам никогда ничего не сделают… Не дано… Вот и учи свои нормативы… А там вот нет огневых технологических испытаний ракетных блоков… Нет и все. И как быть? Ответь, Мазо.
– Надо будет, сделают, – как ни странно, проглотил оскорбление Мазо.
А может, потому и проглотил, что Кузнецов попал в точку?.. Ведь в отличие от Разумовского, реально помогавшего нам в работе, от Мазо мы так и не услышали ни одного предложения и ни одного замечания. «Я вам доверяю… Хорошая позиция», – размышлял я, еще не подозревая, что совсем скоро мне придется участвовать в разработке отраслевого стандарта на те самые огневые технологические испытания…
Не знаю, почему, но Кузнецов так и не приступил к разработке технических условий. Я, как обычно, с головой ушел в работу. Но теперь работал в одиночку. Иногда пытался показывать материалы Кузнецову, но он обычно отмахивался:
– Позже посмотрю. Да и чем я тебе помогу? Ты лучше меня все знаешь. Я лучше вздремну.
И через минуту действительно раздавалось его мерное посапывание.
– Зарецкий! Разбуди своего друга, – крикнул мне как-то Мазо, – Совсем обнаглел. Спит на работе, – добавил он и вышел из комнаты.
Я оглянулся. Кузнецов действительно крепко спал, полуразвалившись на столе.
– Да тут обстановка такая, что глаза сами закрываются. Хоть распорки ставь, – обернувшись, сказала Галя Жарова, сидевшая передо мной прямо напротив окна.
– Тебе хорошо, Галя, – подключился Гурьев, – Тебя не видно. А я сижу прямо напротив начальника. Даже если спички в глаза вставлю, голова как у Кузнецова то и дело падает.
– А вы ее на шнурке к потолку прикрепите. Только будет падать, шнурок вас разбудит. И со спичками великолепная идея, – пошутил я.
– Да-а-а… Представляю картину, – рассмеялась Галя, – У всех головы на шнурках болтаются, а в глазах распорки.
– Какие распорки? – проснулся Кузнецов под дружный смех всей комнаты.
Пока пытался представить себе облик новых изделий с позиций эксплуатационника и четко изложить свои представления в разрабатываемом документе – в технических условиях, отвлекался настолько, что порой забывал об обеде, а иногда не замечал, что подошел конец рабочего дня. Но в «чайных» перерывах и во время пятиминутных пауз после часа работы изредка чувствовал, что вокруг идет какая-то странная закулисная суета. Бегал Мазо с какими-то списками, к нему заходили «ходоки», которые, очевидно, были в курсе дела. Как-то раз подошел Мозговой и, наклонившись к Мазо, зашептал:
– А что, разве секретарю парторганизации нельзя хоть двадцатку подкинуть? С должностью не выходит, так хоть двадцаточку?
– Да уже все распределено, Олег… Ничего не получится.
– Как распределено? Еще на профкоме не обсуждали. Да и партия молчать не будет. К нам тоже придете.
– Ладно-ладно… Попробую. Иди, работай, – так же шепотом ответил Мазо.
– Что это они там делят? – спросил у Кузнецова, по-прежнему дремавшего за столом, а потому вряд ли что разобравшего.
– Должности и прибавки к жалованию, – четко ответил Владимир Александрович. «Значит, тоже слышал. Не спал», – подумал я, – Кто-то работает, а кто-то коврижки делит, – мрачно дополнил он.
А после обеда к нам зашел Миша Бычков.
– Представляете, – начал он свой рассказ, – Зашел к нам Мазо. О чем-то потолковал с Гарбузовым… А тут вдруг являются Бродский с Разумовским. Бродский и говорит Мазо, есть, мол, еще двадцатка на ваш сектор. А тот ему, в секторе нет достойных… Представляете, так и сказал, нет достойных… Тут Мозговой вскочил. Как это нет, спрашивает… Ну, Мазо ему что-то шепнул, тот затих. А Юрий Константинович тут же эту двадцатку перехватил в свой сектор. У меня, говорит, все достойные… Вот умница… Потому его весь коллектив обожает.
– Да не только потому, – поддержал Кузнецов, – Он мужик грамотный. И дело свое знает. И руководит, а не командует, как некоторые… Нет у него достойных, видите ли… Один он достойный, – заворчал он.
Когда Миша ушел, Кузнецов обратился ко мне:
– Толя, мне теперь все равно. Я от вас скоро уйду. А ты подойди к Бродскому. Сколько тебе сидеть на минимальной ставке? Если тут кто достойный, так это ты. А не подойдешь, так и останешься на бобах.
– Не пойду я, Владимир Александрович. Вот за вас бы попросил, а за себя, неудобно.
– Не прав ты, Толя. Бродский сам ничего не даст. Не просишь, значит, не нуждаешься. Это его правило. Я знаю… Иди, Толя.