Страница 3 из 4
Потом я в течение восьми лет даже и не вспоминал, что когда-то вставал на доску. Только один раз, классе в шестом, мы с однокашником Юркой Илларионовым возились в огромной луже под железнодорожным мостом и нашли там полузатопленный гляйдер, наверняка притащенный туда такими же, как мы, мальчишками. Я не побоялся влезть на него и, оттолкнувшись от опоры, проскользил под мост по черной воде. Но разве я тогда плыл по луже?! Нет, я стоял над бирюзовой морской бездной, а подо мной, жемчужно пенясь, грохотал невиданный в наших краях прибой!
Это видение длилось всего мгновенье, потом доска ткнулась в глину другого берега. Я неловко перескочил на землю, а доска качнулась и отплыла на середину лужи, странно красная в черной воде и вроде бы недоступная, и я пошел своей дорогой… Гулять дальше.
И догулял до призывного возраста. Меня от армии даже вывозили в Москву, однако, побыв там, я решил, что украинская армия по сравнению с Москвой просто курорт, и думаю, что не очень-то и ошибся. Правда, на уровне подсознания меня тревожила мысль о том, что я непременно попаду во внутренние войска. И я решил с этим вопросом обратиться к папе, у которого, как у всякого полноценного папы, кое-где имелись кое-какие связи. Папа ими воспользовался и сказал, чтобы я об этом не волновался: команда внутренних войск уже ушла, все хорошо.
Однако решение моего вопроса сработало наполовину – во внутренние войска команда действительно ушла в октябре, но она была первой, а меня загребли во вторую в ноябре.
До моего призыва оставался еще месяц блаженного неведения, что за служба меня ждет, и одному из моих приятелей – Машошину – оставалось примерно столько же. Днем мы с ним вместе тусовались, а по вечерам он бренькал на гитаре в каком-то подвале. И у одного из членов его «группы», так тогда они величали свой коллектив, был «мустанг», купленный или полученный родителем вместо зарплаты на нашем заводе. Их там выпускали в конце восьмидесятых.
«Мустанг» валялся в гараже без дела, ходить на нем толком никто не умел. Незадолго до этого я, разглядывая фотографии в книге «Драма океана», подаренной мне мамой, обнаружил там одну, занимавшую всю страницу этого солидного фолианта. Парень с искаженным лицом застыл на этом фото бессмертным изваянием между радугой и завитками пены в кошачьем выгибе на самом гребне волны – за мгновение до того, как должен скатиться по склону прочь от роковой настигающей его жемчужной опасности! Там еще была напечатана статья по истории серфинга, помещено изображение солнца сквозь волну и пара снимков прибоя.
Все это: странный, другой цвет воды, блики на ней, длинноволосые атлеты со свободой в глазах и досками в руках, причудливо изогнутые раковины на песке и половинки кокоса – вызывало во мне странное чувство; мне не только хотелось так же носиться на доске до умопомрачения, мне хотелось самому быть на этих фотографиях, и я тешил себя надеждой, что буду выглядеть не хуже, чем эти загорелые парни. Хотя я тогда не понимал, зачем они это делают. Я и сейчас смотрю на них и вижу в их глазах ту же причастность к некой тайной миссии. Правда, и себе до сих пор не могу объяснить, чего я, собственно, жду, входя в прибой.
Культуры этносов, населяющих Землю, весьма разнообразны, на их формирование оказывали влияние многие факторы, среди которых не последнее место занимала Природа. Окружающая среда не только определяла формы хозяйствования или быт, но и образовывала представления о Мироздании, где человек был таким же звеном, как и все прочее. На островах Полинезии, а точнее на гавайском архипелаге, способом найти свое место в мире стал серфинг, или искусство «папа хе еналу», как это правильно звучит на языке коренных полинезийцев.
Глава 3
Бодиборд
Короче говоря, эти фотографии я показал Машошину, он ими вдохновился, и мы, даже не думая, что можно спокойно пойти в клуб и кататься там, просто взяли этот «мустанг», соединили нос с кормой, размалевали логотипами рок-групп и, привязав веревку к носовому рыму[11], отправились кататься.
Осень в том году это позволяла, было тепло до странного, а волна была, как и положено осенью в юго-восточном Крыму, солидного размера и жесткая. Веревка была нужна для того, чтобы за нее держаться и управлять «мустангом». Правда, все управление сводилось к тому, чтобы, вскочив на доску, изо всех сил тянуть на себя веревку, иначе тупорылый, тяжеленный «мустанг» с обреченной целеустремленностью топора моментально уходил с волны под воду, поскольку море быстро заполняло его пустотелый корпус. Вода перемещалась в нем в соответствии с законом сообщающихся сосудов, свободно и широко, как Волга. А еще веревка служила вместо лиша[12]. Только держаться за нее нужно было очень крепко, иначе «мустанг» вырывался и, подобно своему дикому тезке из прерий, несся вперед с инерцией теплохода среднего размера, врезаясь в упругие лопатки какой-нибудь крупной тетке из числа отдыхающих! Иногда, правда, он попадал и в места, расположенные ниже лопаток, но легче от этого нам не становилось…
Мы катались у волнорезов, и на нас на берегу собирались смотреть последние отдыхающие, они ели последние дыни ушедшего лета и подставляли белесые телеса пока еще ласковым солнечным лучам, а мы вдвоем неспешно, но на самом деле с большим трудом волокли наш тяжеленный прибор по бону[13]. Потом мы кидали его в воду, и тот из нас, кто держался за лиш, летел следом за ним. При этом он не всегда всем телом попадал в воду, иногда чресла его оказывались после полета с двухметровой высоты на отнюдь не мягкой палубе гарцующей доски. Несколько раз мы пробовали выгрести в море с берега, но, сбив с ног пару отдыхающих теток, вынуждены были отказаться от этого способа.
Мы чувствовали бы себя королями, если бы не одно обстоятельство. В Приморском существовал закрытый мир, мир людей с тех самых фотографий из книги «Драма океана», о котором я мечтал, причем это был мир, от которого я по своей собственной подростковой глупости отказался! Я иногда, борясь с нашей неукротимой доской, видел несущиеся далеко паруса «фанов»[14]. Как были свободны и счастливы их обладатели, несмотря на то что прибой их моря выносил на песок вместо каури – рапан, и не кокосовую скорлупу, а арбузные корки…
Потом похолодало, разлетелись отдыхающие, вслед за ними с деревьев разлетелась листва и улеглась под кустами. Нас в один день призвали в армию троих: Машошина, меня и Вовку Мачуха – парня из парусного клуба. Их с Машошиным, кстати, отправили домой, а меня в тот же день – в Винницу, где я уже под дембель в кинозале части на большом экране впервые посмотрел фильм «На гребне волны»…
И с того майского вечера в воинской части моя жизнь потекла в совершенно непредсказуемом направлении, хотя я этого тогда вовсе и не понимал. А потому, вернувшись на «гражданку», пытался подойти к ней с общим шаблоном, то есть завершить образование, найти нелюбимую работу не по специальности, а там и жениться. В общем, чтоб все было как у людей. Только все у меня как-то сразу не заладилось. Не знаю, кого тут винить, себя или эпоху, потому что в середине девяностых не только в Крыму, но и по всей стране у многих ничего не ладилось. Однако в отличие от всей страны у меня под боком было море и во мне нераздутым угольком тлела память о виндсерфовом и серфовом опыте, жил во мне также источник этого огня. У меня была мечта, а некая «далекость» придавала ей в моих же глазах очарование. И я вернулся в феодосийский клуб парусного спорта «Летучий голландец». Только вернулся я туда вовсе не за парусной премудростью…
11
Рым – приспособление для крепления веревок.
12
Лиш – у современных бордов пластиковый гибкий шнур, который привязывается к корме доски и укрепляется на лодыжке серфера манжетой с двойной липучкой.
13
Бон – в данном случае волнорез, выступающий в море перпендикулярно берегу.
14
Фан (фанборд) – доска для виндсерфинга с большим плавником и без швертов, что дает возможность использовать большой парус, развивать высокую скорость и совершать прыжки.