Страница 2 из 4
– А ты у меня вольный или спасенный?
– Разочек ты меня утром спасла. Так что я теперь спасенный.
– Смотри у меня! Нет, наоборот, – нечего тебе на них смотреть!
– А ты не хочешь так попробовать?
– Ты что, сдурел совсем?!
– Ну как хочешь, Бельчонок. Я спросил просто.
– А тебе-то зачем это? Ты ж меня только что видел.
– У тебя грудь как у Венеры Медичи – не стыдно и людям показать. И погордится. Мне. Тобой.
– А что это за Медичи? Врачи?
– Герцоги тосканские. Покровители искусства. И красоты.
– И что – у них там тоже все с голыми сиськами ходили? В Тоскании?
– Ну что ты. Это же средневековье. Там еще инквизиция была. Но они находили древние статуи – греческие и римские – и устанавливали у себя во дворцах. Посвящали им стихи. Песни-пляски учиняли. Всякое такое.
– Развратники они средневековые! Пляски им подавай. В голом виде.
– Да нет, эту статую они называли Венера Стыдливая. Как раз как ты.
– Ну ты такой у меня льстюн, Мишка! Про Венеру выдумал.
– Да никада! А ноги у тебя еще длиннее. А попка… Она у тебя и так почти голая. Как у Венеры.
– Ну одетая!
– Да, в две веревочки. С бантиками.
– Ну так все тут ходят! Посмотри.
– Ходят. С голой грудью. Аб-на-женной. Посмотри. Не хочешь?
– Ну я не знаю, Мишка. Стыдно. Ты представь, что это у нас в Мухосранске, на озере.
– Да ты ж не в Мухосранске сейчас, Бельчонок. Тут совсем другое все – миллионеры разные шныряют, как у нас воробьи.
– Врешь!
– Ну точно тебе говорю.
– А покажи хоть одного.
– Вон, гляди – на яхте мужик на тебя в бинокль смотрит.
– Где?!
– Уплыл уже. Ну признайся, хочешь попробовать?
– Ну я не знаааю…
– Ну иди сюда, садись, – Михаил усадил девушку к себе на колени и расстегнул застежку бюстгальтера. Белка свела руки перед грудью, покраснела и через челку стала поглядывать по сторонам.
– Вот видишь, не набросился никто, не собрались в кружок глазеть. Ну, убирай руки.
– Ну не хочууу! Побежали в море!
Белка стремглав бросилась к морю, плюхнулась в воду и быстро поплыла вперед. Михаил выждал немного и поплыл за ней, догнал метрах в пятидесяти от берега, поднырнул под нее и поймал за соски; она забрыкалась и ушла с головой под воду. Он обнял ее рукой за шею, запустил вторую руку между ее ног и впился губами в ее рот, вода вокруг заполнилась пузырями. Они вынырнули и остановились, болтая ногами.
– Мишка, ну пусти!
– Папалась! Теперь все!
– Ну не надо, Мишутка, ну не трогай меня там, а то я уже опять захотела.
– Поплыли к буйку.
Они доплыли до буйка, ухватились за него руками, Михаил обнял Белку сзади за плечи и опустил руку вниз, скользнул по животу и двинулся дальше.
– Раздвинь ножки, Бельчонок.
– Ну стыдно! Вон они все на берегу смотрят на нас.
– Да ерунда, никто не смотрит.
Михаил приподнял бедра девушки, раздвинул ее ноги и вошел в нее.
– Ты моя рыбка золотая.
– Я же еще утром была лошадкой.
– А теперь рыбка.
– Ну ты, Мишка, совсем!
– Ты меня любишь?
– Я тебя, Дуридома, так люблю, что задушить готова.
– Совсем?
– Не, ну не совсем, что с тебя толку – с задушенного. Нет уж. Давай, толкай сильней! Еще! Давай! Все! Выходи, а то люди увидят.
– Вот, так всегда. Теперь у тебя люди. А как тебе хотелось, так не было.
– Ты знаешь, я перед этим… ну, перед этим самым… совсем ни о ком не думаю, их как и нет.
– Ну мы-то – вот они.
– Да я вижу. Совсем не как у твоего Аполлона. Давай его сюда, я его потрогаю. Ух и упрямый. И все чего-то хочет. И все ему мало.
Белка вдруг отпрянула, резко нырнула, так что над водой сверкнули белые пятки. Через минуту она вынырнула, вокруг нее расходились пузырьки и белые сгустки, возвращающие в колыбель жизни частицу ее в виде дани.
– Ну как?
– Ну абалденно просто!
– Ты меня любишь?
– Я тебя все время люблю, Бельчонок. Даже когда сплю.
– Правда?
– Конечно.
Белка обняла его руками за шею и поцеловала в губы так, что у него захватило дух, он отпустил буек, и они вместе ушли под воду. Когда они вынырнули, Михаил уставился в глаза девушки – в них сиял такой свет, будто внутри у нее работал целый ядерный реактор. Вот повезло тебе, Дуридому, а. И за что.
Выходили они из воды, держась за руки, и Белка шла, гордо расправив плечи, хоть и поглядывая краем глаза по сторонам. Под зонтиком она улеглась на спину, вставила в уши наушники, надела темные очки и стала что-то подмурлыкивать, дирижируя пальцами ноги. Михаил улегся на правый бок на соседний лежак и закурил. Глаза его бродили по коже девушки, исследовали впадины и выпуклости, сигналы поступали в мозг, руки его непроизвольно подергивались. И когда же ты ее наешься. Что ж такое с тобой делается, чем она тебя так привлекает. Ну вот хоть сегодня: смотришь на нее с самого утра, уже два раза было, а руки сами тянутся. А разве это плохо. Да не плохо, понять хочется, чего еще от себя ждать. А вот ты и не знаешь, чего от нее ждать: когда она застесняется на ровном месте и закобенится, а когда утворит такое как сегодня. Прямо в Ницце, прямо посреди бела дня. Это тебя и заводит – неизвестность. Тайна. Ну какая такая тайна – в Белке. Простая рыжая девчонка. Ну, симпатичная, конечно. Наверно, есть. Непредсказуемость это и есть тайна. С ней все время – как в казино: ожидание, предвкушение. Ждешь красный – получаешь черный. И наоборот. То пан, то пропал.
– Белка, сгоришь вся, – Михаил понял, что девушка не слышит, взял крем от загара и поляпал ей на ноги, живот и грудь: она вскинулась, вынула наушники и сняла очки, – давай я тебя намажу. Он пересел на ее лежак и стал мерно размазывать крем, втирая его в кожу, лаская ее пальцами, подбираясь потихоньку к розовым торчащим соскам. Белка закинула руки за голову и смотрела ему прямо в глаза. Михаил осторожно поводил пальцами по бело-розовой коже грудей и прищемил соски, повертел их в разные стороны, будто заводил часы.
– Ууу… ну пусти, – Белка сдвинула бедра и стала медленно тереть их друг о друга, но руки не опускала, только живот ее непроизвольно выгнулся вверх. Михаил размазал крем сверху бедер и немного раздвинув, опустил пальцы на внутреннюю их сторону, где кожа была девственно нежной.
– Ты же хочешь, Бельчонок. Хочешь побыть Кончитой.
– Хочу. Но никак нельзя, Мишка. Погоди. Остановись. Иди сюда, что скажу.
Михаил прилег боком на краешек лежака и чмокнул девушку в нос.
– Ты знаешь, Мишка, как-то это совсем по-другому, по-новому.
– Что.
– Ну вот я лежу тут, почти голая. Вокруг людей полно. Стыдно еще немного, но и приятно. Ты меня трогаешь. Они смотрят. От этого еще приятней. Хотя они мне триста лет не нужны. Но что-то это добавляет. Странно как-то. И что они думают? Интересно просто.
– Они завидуют.
– Ты, правда, так думаешь?
– Конечно. Вон очередной миллионер идет, в гавайке, так на нас смотрит сквозь темные очки, что щас грохнется шнобелем в песок.
– Мне так хочется, что аж даже больно. Сводит все там внутри.
– Так давай. Я накрою тебя полотенцем и потрогаю. Там.
– Да нет, ты не понимаешь. Я сама себя останавливаю. Я как на обрыве стою и готовлюсь полететь. Душа замерла вся. Я чувствую себя птицей. Вот – сейчас. Ты научил меня летать, Мишка. Это очень приятно, знать, что ты можешь полететь. Даже если ты еще не летишь. Понимаешь?
– Предвкушение. Порог.
– Да. Хочется постоять еще немного, подождать. Как-то мучительно приятно. И волнительно до ужаса.
– Ты моя рыба. Летающая.
– Ну рыбы не летают, Мишка!!!
– Еще как летают. В Тихом океане.
– Ты серьезно?!
– Ну конечно.
– Я тебе говорила, что я тебя люблю?
– Никада.
– Ах ты падлец! А ну пошли в море!
– Поныряем?
– Открутим тебе что-нибудь – чтоб никто не видел! И Аполлону твоему приделаем. А ты так походишь, отдохнешь.