Банкет

«Работать, чтобы жить или жить, чтобы работать?»

«Для определенной части страны, обремененной собраниями, забастовками, выборами, детскими воплями, а также выписанными на свои кровные, но так и непрочитанными газетами, этот вопрос уже не стоит. Или стоит не так остро. Или потерял знак вопроса, превратившись в изящный каламбур либо пищу для невеселых размышлений. Или оттеснен с горизонта повседневщиной и финансовыми бурями. Или просто заменен философской сентенцией «пропади все пропадом».

Наверное, больше задумывается об этом едва народившееся поколение, успешно переходя из детского сада в члены партии или в предпринимательство, из школы в панки, из хулиганов в новаторы производства и мэнээсы. Первобытный неандерталец или кроманьонец тоже, вероятно, полагали, что должны убить мамонта, чтобы выжить, а не затем, чтобы полностью истребить зверье в округе.

Нынешнее поколение в отличие от древних людей успешно совмещает и то, и другое. Кроме того, прожить на то, что отпущено студентам и мэнээсам, никак невозможно, а всякую чертовщину и метафизику мы отметаем.

Поздний начальник высокого ранга является домой только на ночь. Как раз он не страдает от недостатка средств, а его день складывается по формуле «работа плюс сон». Он может не производить полезной работы, его работа может быть и отрицательная. Для него справедливо «жить, чтобы работать».

Рантье живут под лозунгом «жить и не работать», тунеядцы и безработные, что суть одно и то же, выбрали для себя «не работать и жить». Неистребимая бюрократия пошла еще дальше, убрав слово «жить», выдвинув два варианта: «работать, чтобы работать», то есть строить, чтобы ломать, например, и «работать, чтобы не работать», ведь вряд ли просиживание штанов является работой.

Одни говорят, что светлое будущее впереди – в виде коммунистическом или феодальном. Другие – что «золотой век» миновал, точно так же, как и «серебряный». А в каком веке живем – веке атома, космоса, СПИДа, тотального футбола? Живем или работаем? Или не живем и не работаем? И не много ли вопросов на достаточной и без того извилистой дороге познания?

Не стоит ломать голову, подвергая сомнению устройство мира. Если сосредоточиться, то почти каждый из нас может сказать: «А что – дерево я посадил, дом построил, женщину любил, детей на ноги ставил. Что же – не жил? Или не работал?» И правда.

Обе половинки вопроса оказываются на одном ложе, принося тот же плод – мечту о счастливой гармоничной жизни, которую человечество честно передает от поколения к поколению, откладывая свершение до лучших времен».

Дальше стояла подпись – С. Дипломник лаборатории 07. Газета «Монотехник» лежала на видном месте, свернутая этой статьей наверх. Значит, приходила Та, Которая Покурить, она и принесла. К кому она ходит вообще, непонятно. Тейка-старшая прочитала статью вслух и все сказали:

– Оооо…

– Аааа…

Повод появился сам собой, ниоткуда, как бы даже в нарушение закона сохранения энергии. Его решили как следует отметить, и Старшего Дипломника на этот раз от должности Смотрителя Бадейки освободили.

Муфельные курочки и нольседьмовка

В один из тех дней, про которые нельзя было сказать, что это лучшие дни, сотрудники Тедиумма в очередной раз задумались, как жить дальше. Разгар антиалкогольной пропаганды и засилье пивомафии вокруг всех пивных точек отчизны стало невыносимым. Тогда решили купить четыре трехлитровых банки яблочного сока, засыпали сахарный песок и загрузили все это дело в термостат, поставив температуру сорок градусов. Градусы были привычные. И как часто бывает, сначала припомнил кто-то один, потом подхватили другие.

«Средний лодочник, красотка, председатель профсоюза,

Приоткрыла косметичку и приказом по пустыне

Повелела гнать из тыквы сок армянского разлива,

И немедля изготовить три надежных апельсина

Из отходов бумбы-ямбы, труб и радиодеталей.

Это цитировалось само собой во время загруза сырья в термостат для получения фирменной «нольседьмовки».

Когда термостат заработал, в лаборатории стало тихо, все поняли, что спирт образуется в растворе слишком медленно. Ушли домой, решив подождать там. Через двое суток сотрудники Тедиумма услышали запах, который пропитал все и вся. Чувства обострились до предела. Решили рискнуть и попробовать. Митюля Попутчик пошел открывать и, видимо, тронул не ту трубочку, началась течь, запах чего-то прокисшего стал просто одуряющим.

Выпили по глотку. Это было нечто.

Нечто оказалось горячим, мутным и густым напитком.

Никому не понравилось.

Но жажда обнаружить градус в помоях была еще сильней.

Поэтому содержимое термостата не стали губить окончательно, слили в бадейку и оставили дображиваться.

В еще более тусклый день антиалкогольной пропаганды эту бадейку обнаружили и решили прикончить. Главное достоинство неизвестного в природе вина, как вспоминали очевидцы – его сильная охлажденность. Его все равно выпили и сделали вывод, что технология, видимо, не та. К тому же запах кислятины так долго обнаруживал сущность научных экспериментов лаборатории, что Тедиумму надоело краснеть.

Риск, конечно, был. Но, поскольку никто не умер, решили опыт не повторять. Однако после этого каждый у себя дома решил сделать «нольседьмовку» по личной технологии. Что характерно: никто никогда не мог дождаться конца брожения, так как неясны были вкусовые параметры готового напитка. А что, собственно, требуется? Тем более что это не решало никаких проблем.

Однажды, когда пива или водки не хватило, тедиуммовцы целеустремленно пошли домой к Тее-большой, где им была обещана прилично выстоянная «нольседьмовка». Пока Тея-большая хлопотала на кухне, Митюля жадно обрыскал все тайные углы. Он нашел огромную темную бутыль, быстро расфасовал ее в пластмассовые стакашки. Выпили. Опять никакое! Хотя Митюля уверял, что зашаяло…

Тут прибежала Тея-большая с кухни и закричала:

– Вы выпили жидкость для кактуса!

«Кактусовку» пришлось заедать грибами и запивать настоящей нольседьмовкой, которая в народе зовется просто брусничной бражкой. Сестра и брат Тейки на другой день ужасались:

– Ну и пьянь! А мы думали – интеллигентные люди.

Муфельная печь – это гордость ноль-седьмой лаборатории. Борода повторял это довольно часто, подчеркивая, что печь нужна ему для научных исследований. Но на самом деле она его интересовала сама по себе как техническое чудо, потому что ему хотелось проверить эффект плавления металла при 1200 градусах. Он бросил клич по сбору серебра, после которого студенты, слишком медленно сдающие курсовые работы, принесли ему серебряную ложку, старую китайскую монету и разные мелкие обломочки. Вскоре у них проблемы с курсовыми отпали.

А в это время Митюля Попутчик сварил из нержавейки аккуратный гробик по внутренним размерам муфельной печи. Такой строгий параллелепипед.

– Пора готовиться к захоронению, – сказал пристальный С. Дипломник, наблюдая со стороны.

– Вы учтите, она жрет энергии как два с половиной утюга, – предостерег русобородый Комбрат.

– Я все учитываю, – заявил Борода и загрузил драгметалл в гробик.

Соответственно на другое утро получил прямоугольный плоский слиточек с заусенцами.

Е. Бучкиц, как самый прилежный мэнээс, взялся придать ему хорошую форму и принялся строгать серебро. Тут пришли Теянки и стали его ругать за мусор. Потом они самоуверенно взяли форму из нержавейки и стали кидать туда куриц и всякие пахучие специи из кулечков. Мэнээсы смотрели на развитие эксперимента, как завороженные. Эпикур даже подошел и заглянул в емкость, наполненную продолговатыми кусками плоти.

– На что это похоже? – указал он.

Он даже не сказал, но Тея-большая так сильно засмеялась, что до слез. Никто ничего не понял…

Агрегат включили всего лишь на 200 градусов, но пошел запах, способный свалить кого угодно. Муфельная печь не закрывалась герметично. Это было старое, растресканное сооружение с многочисленными щелями. Раскаляясь в работе, оно попутно обогревало весь подвальный отсек института, где и находился Тедиумм…