Костры похода

Другой курд побежал было к казначею, протягивая перед собой руки, моля о пощаде.

Но прежде чем второй добежал, казначей выхватил саблю и глубоко врезал ее между плечом и шеей повинного курда. Он разрубил бы и второго, но его удержали собравшиеся воины.

Тимуру не хотелось идти к себе в келью. Обойдя толпу, он вошел в трапезную и велел привести казначея.

Казначеи явился, пытаясь утишить свое возбуждение, но странно вздрагивал, как это бывает у детей после плача.

- Что у тебя?

- О великий государь! Я виноват, я виноват, я виноват!..

- Говори!

- Эти курды воры! Грабители!.. Я, как стало светать, позвал здешнего ученого-армянина. Взяли по факелу, пошли в подвал. Вчера армяне пристали: продай книги, продай книги! А книг-то мы не разобрали. Надо было глянуть, что за книги. Надо было вспороть мешки да оценить каждую: по книгам - и цена. Армянин - книгочий [так], в этом деле сведущ. Гляжу, курдов на страже только двое, да и те не снаружи, а в сторожке спят. Остальные где? Не знают. Отпираю подвал, а оттуда ветром на нас! Такой ветер - бороду мне к груди прижимает, факелы задувает - сквозняк! Спустились, глянули: а из подвала - другой ход, дверь нараспашку! Вот и несет ветром. Я - за мешки. Которые с одеждой - пятьдесят семь мешков, - все целы. Которые с книгами тех нет. Бегу к выходу, а он у них из подвала - прямо на огород. На снегу поперек гряд - следы. Бежим по следам, - что такое? - двое монахов зарубленных, армянских. Третий еще жив, ползет по снегу. "Кто тебя?" "Курды из стражи". - "А почему ты здесь?" Слово к слову - понял: монахи здешние ночью через черный ход, о котором нам не сказали, выволокли мешки с книгами. А курды из стражи их увидели - да на них! Двоих зарубили, третьего не добили, остальные разбежались, ушли. И курды, ухватившись за те мешки, тоже ушли. Я кинулся к этим, которые спали. Стал спрашивать, а они проспали, ничего не могут сказать. Вот я на них и напал, не стерпел.

- Где же мешки?

- Бегу искать.

- А армянин, который с тобой был, не знает? У них сговору не было? Они ведь все заодно.

- Не спросил. Я его сгоряча к первым двум привалил.

- Горяч!

- Государь! Великий! Я виноват! Я виноват... Я их догоню!..

- Без тебя догонят. Ты остальные мешки пойди прибери. Небось сгоряча на сквозняке кинул? Запри их и жди, пока с тебя спрос начнут.

Из тридцати человек братии в монастыре не отыскали никого.

По крутым, стертым каменным ступенькам поднялись в келью игумена. Оказалось, она изнутри закрыта на засов. Но ни на зовы, ни на приказ, ни на стук ответа не дождались. Мечами взломали дверь. Выбеленные голые стены. Старый тяжелый стол у окна. Плошка с обмерзшей по краям водой. Широкая тяжелая скамья. Соломенный тюфячок, латаный лоскут вместо одеяла. В нише истрепанный молитвенник. На скамье мертвый старец. Решили, что умер он с голоду: ни крошки хлеба в келье не нашли.

Никто здесь не скажет - кто же унес мешки с книгами?

Поскакали искать по дорогам. Но дороги вокруг Арзрума - горные. Колдобины, колеи расходятся в разные стороны, а на мерзлой земле следов не остается. Ущелья лишь слегка, как тесьмой, обшиты наметенным за ночь снегом, но тропы бесснежны, и следов на каменистой земле нет...

На склонах гор немало курдских селений, но еще больше - армянских землянок: нарыты, как кротовые бугорки, то тут, то там. В каждую разве заглянешь!..

Пришли Султан-Махмуд-хан и Шейх-Нур-аддин. Не было лишь Шах-Мелика, укрывшегося где-то, чтобы вздремнуть.

- Этим армянам я бы такие тут книги написал! Век бы зубрили! сердился Султан-Махмуд-хан.

Шейх-Нур-аддин поддержал хана:

- Этот монастырь срыть, чтоб камня на камне не осталось, скатить все эти камни под гору, а тут гладкое место оставить! И какие бы армяне ни обнаружились, рубить каждого на четыре части! Грамотеи!

Но Тимур возразил:

- Мы прикажем учредить здесь мадрасу. В сих кельях люди сядут Коран изучать. Армянам в назидание, - в их исконном святилище учредить приют мусульманской премудрости. А?

И ушел к себе в келью, велев прислать к нему писца.

Дневного света здесь не хватало, хотя солнце уже взошло. Перед писцом стояла свеча, а Тимур, отвалившись на подушки, закинул голову на руки и обдумывал письмо королю.

Надо было хотя бы припугнуть Баязета с запада. Это задержало бы его на том берегу, на балканских землях. Хотя бы часть его войск задержало, хотя бы войска подвластных ему балканцев...

Писец уже в сотый раз разглаживал ладонью смуглый листок скользкой бумаги. Проверял на ногте острие тростничка. Вдруг он сказал:

- Великий государь! Один генуэзец в Мурго-Сарае сказывал, будто ихний франкский король сошел с ума, который письма пишет. Его запирают под замок, а когда очухается, опять выпускают управлять франкскими землями. И все указы и письма, сказывают, пишет не он, а от его имени другие люди.

Тимур, даже глаз не скосив в сторону писца, ответил:

- Нам от него нужен не рассудок, а меч... Пиши...

Писец, помня прежние письма Тимура, уже надписал на фарсидском языке обычное вступление:

"Амир Тимур Гураган, да будет он долголетен!.."

- Пиши: "Государю Редифранса. Да соизволите принять от сего своего друга сто тысяч приветов и поклонов с пожеланием благоденствия.

Да будет ведомо светлому разуму вашему, что прибывший сюда монах Франциск передал ваши царственные письма и поведал нам о доброй славе, о величии и могуществе вашем и тем осчастливил нас.

Он поведал и о походе вашем с многочисленным воинством, когда - по милости всевышнего - враги наши-ваши сокрушены и побеждены.

Ныне отправляется к вам монах Сандро из Султании и поведает вам все наши пожелания и обстоятельства.

Мы и впредь желаем получать ваши царственные письма о здоровье и победах ваших, дабы сии добрые вести услаждали и радовали нас.

Мы и впредь с почтением и милостиво примем в наших владениях ваших купцов, окажем им те же почет и уважение, каковые оказываются нашим купцам в стране вашей. Да не учинит никто над ними ни насилия, ни притеснения, не взыщет лишнего, ибо благодаря купцам мир благоустроен.

Есть ли между нами что-либо неразрешимое?!

Да будет на многие годы царствование ваше счастливым!

Привет и мир вам!.."

Закончив писать, писец, подержав листок возле свечи, чтобы чернила высохли и обрели блеск, протянул послание Тимуру.

Но повелитель уже снял с пальца и сам протянул писцу перстень-печатку с изображением тамги - три кольца, составленные треугольником.

На той печатке по краям был начертан и девиз Тимура: "Расти-русти правда спасает".

И писец благоговейно приложил перстень к бумаге.

Подумал и приложил еще раз.

Отослав писца, Тимур вызвал Шах-Мелика.

С глазами, красными от бессонницы, с белыми полосами на припухшем красном лице соратник вскоре явился, но Тимур понял, как тяжело было тому прервать сон: эти полосы на лице - отпечаток подушки, эти красные глаза только что взирали на чреду сновидений...

Отводя глаза от заспанного лица Шах-Мелика, Тимур распорядился собрать в дорогу монаха Сандро, а если тому монаху Сандро желательно, то и Франциска.

- Они уже ждут! - недружелюбно ответил Шах-Мелик.

- Приведи их, я передам на словах... Надо, чтобы Баязет опасался удара от Редифранса. Это его задержит по ту сторону моря... Надо, чтобы он задержался!.. В этом все дело. Монахи, значит, готовы?

- Когда учуяли золото, забыли про сон!

- А подарки для короля? Дай и опись к ним: там ведь тоже народ разный. И покорми монахов.

- Им не до того: спешат! Поедят нынче в Хасан-кале, завтра - в Хинисе.

- Позови их.

Но прежде чем доминиканцы вошли, Тимур поспешил сменить халат. Вынесли свечу, но постель оставили. Чтобы никто не догадался, что после прибытия в Арзрум уже двое суток у Повелителя Вселенной не нашлось времени сомкнуть глаза.

Восемнадцатая глава