Akladok

Хорошо, что люди какие-то внутри, подумала Мария Петровна, оглядывая редких пассажиров. А то просто жуть берет. И эти…, пускай они едут там, в соседнем вагоне. А она посидит здесь у окна, хотя здесь и не топят. Но это – не беда, сейчас нигде не топят. Конечно, если как ей, не далеко, – вытерпеть можно, а если до самого конца? Даже если, как она, во всем теплом, да в теплой шубе. Потому, что ноги через полчаса так замерзнут, что больших пальцев уже и не почувствуешь. А если так аж целые сутки ехать? Скорые поезда – они иногда вообще без окон ходят, где уж там печка. И как там люди ездят? Да еще на Север!

Мария Петровна поежилась и подумала, как ей быть, если придется зимой ехать куда-нибудь на скором. Ей даже показалось, что она нашла какой-то выход из этой ситуации, но тут сзади послышались равнодушные шаркающие шаги, и на сиденье за ее спиной кто-то сел. Все мысли в ее голове быстро улетучились, а саму ее бросило в холодный пот. Потому, что она сразу поняла – это они, убийцы.

Убийцы!

Это же надо, ужас какой.

Мария Петровна прислушалась, убийцы молчали. Наверное сговорились. Чего им лясы точить? Молча приедут, войдут и убьют. И пойдут себе дальше. Она уже решила, что эта ужасное молчание так и будет сопровождать ее всю дорогу, как сзади послышалось:

– А там рядом че-то есть. Слышь, забегаловка там какая-то.

– Вот и загрузишься, – не очень приветливо ответил второй. И Марию Петровну даже передернуло, до того неприятный был у него голос. Просто уродливый. – Загрузишься, сколько надо. Но потом.

– Потом…, – вздохнул первый. – А ты что, подумал, я каждый раз после этого гружусь?

– Не, – отрезал второй. – Мне фиолетово. Просто перед Калачом я отвечаю. Я, доходит?

– А чего, сразу доходит? У меня вообще все чисто. Как в операционной, ты понял? У меня ни одного раза…

– Молчи, – раздраженно процедил его неприятный напарник. Неприятно-неприятно, как ножом по стеклу. Затем добавил, – Пока сам не увижу….

– Увидишь. Но… чего-то я не въехал. А он вообще тот был?

– Тот.

– Такой кекс.. Ты, это прикинь, такой кекс и Калач… Я чего-то вообще не въезжаю. Что они не поделили? Он что, журналист?

– Тебе-то зачем? Много будешь знать, мало будешь жить.

– Да я так. Просто там холодища….

Наступила пауза.

– Холодища… А вот чего спешил, чего спешил, а? Доктор, бля, – тоскливо ругнулся противный голос.

– Чего, доктор.. Ты знаешь, сколько вытечь может?

– А тебе-то что? Не твое. Или ты тут по ночам шныря изображаешь, вагоны моешь?

– А кто их сейчас вообще моет? Но ты прикинь, а брызнет и на тебя? Будешь тут по вагону вампира изображать?

– Закройся! – зло прошипел убийца с неприятным голосом. – Все равно пойдем. Лучше сто раз проверить и убедиться. Всегда.

И замолчал. Надолго. А потом сказал что-то, но очень тихо.

– Чего, в натуре? – удивился его напарник. – Чего, правда его дочку музыке учил…?

– Не ори. Я что, сказал дочку? Девчонку одну.

– А-а. Это та, совсем молодая, значит,… Ну, с Фабричной, да? Что, не тому ее учил, Да? Во дает! А вроде не скажешь, да? Такой кекс…

– Ты еще громче ….. Помнишь, что с Клепой было…?

Но то, что хотел поведать обладатель неприятного голоса про Клепу, Мария Петровна уже не услышала. Объятая несказанным ужасом, она вышла в тамбур и приготовилась к выходу. Нет, во сто крат лучше в тамбуре мерзнуть, чем ехать с такими вот. Окон нет, скользко, да и страшно, конечно, но на душе легче.

Нет, что не говори, хорошо, что она его не продала. Просто очень удачно. А ведь подумать только, каких-нибудь пару часов назад мучилась: продать – не продать? Но, спасибо тебе, Господи, удержал. И теперь он лежит у нее в сетке, точно такой, как их показывают в кино, маленький и черный пистолет.

Не продала. Это ж просто везение!

Двери отворились. Мария Петровна выскочила на платформу и быстро-быстро засеменила к лестнице. У нее было желание уйти куда-нибудь подальше от этого странного поезда. Туда, вниз, в темноту. И затаиться там, в этой темноте, стать незаметной, невидимой. И только тогда, когда послышится скрип снега под колесами автобуса, быстро, очень быстро идти к остановке. Что бы сразу влезть в него и уехать. Домой….

Мария Петровна прошла, нет пролетела, мимо пятачка остановки, мимо темной коробки «Пивного бара», мимо припорошенной снегом машины, которая, тем не менее, стояла около его входа, и, увидев тропинку, уходящую куда-то за бар мимо покосившихся штабелей ящиков, свернула туда. Она почти вбежала в их тень, в небольшой закуток, где днем, по-видимому, сидят грузчики. И, тяжело дыша, присела на один из ящиков.

Вот и все. Тут в темноте ее не видно; зато ей видно все, что там под фонарями делается. Мария Петровна поставила сетку на снег и посмотрела на дорогу. Но там…

Лучше бы она не смотрела. Там чуть слышно скрипя снегом, двигались те, от кого она с такими усилиями пыталась скрыться. Они шли не быстро, но и не медленно. Молча, прекрасно зная, куда идут. И делая вид, что идут просто так. Повернули на дорогу, ведущую вдоль железнодорожного полотна, поравнялись с тропинкой, по которой Мария Петровна ушла в свое укрытие, и, пройдя мимо нее, проследовали дальше.

Убийцы!

Господи, сколько же можно-то?

Нет, это все-таки очень удачно, что она его не продала. Видно на то и вправду – Божья воля. Мария Петровна вздохнула, и, положив пистолет в сетку сверху продуктов, так, что бы его можно было быстро достать, осторожно тронулась за ними. Ей казалось, что она еще не разучилась быстро ходить.

– Ой-о-ой! Отпустите, отпустите! – закричал чей-то высокий голос.

Иван разжал руки и открыл глаза. Было темно и холодно. Словно под одежду специально напихали ледяного и колкого снега. Мир, состоящий из каких-то теней и линий, сумбурно кружился вокруг него, а среди этого сюрреализма куда-то в темноту пятилась маленькая заснеженная фигурка.

Что это? Что за чушь? Он только что стоял в тамбуре, хотел закурить. И тут…

Его выкинули! Зарезали и выкинули! Точно, у того подонка был нож, ему, Ивану, не удалось увернуться, и теперь он будет замерзать здесь, в снегу, у железнодорожной насыпи. И истекать кровью.

Господи!

Иван сел. Сердце бешено колотилось. На непокрытой голове выступили капли пота. Куда же он его пырнул? В сердце не попал, это – очевидно, да и в других местах вроде не больно. Только гудит голова. Ноги с руками – на месте и приемлемо шевелятся. И мокро. Может быть, он все-таки увернулся, и это – не кровь?

Иван начал сосредоточенно рассматривать свое тело и, наконец, увидел то, что искал. Из его груди торчала красивая гладкая ручка ножа. Только как-то странно и под углом.

Иван осторожно потрогал ее рукой и не почувствовал ничего кроме слабой тупой боли. Словно трогал ушибленное место. Так, может быть, нож сломался и все в порядке? Или… или он уже больше не чувствует боли. Ибо у него больше нет тела, – он же его не чвствует! Иван осторожно запустил руку под пальто. Рука дрожала и никак не могла сориентироваться. Вместо лезвия она нащупывала что-то твердое и прямоугольное.

Книга!

Неужели?! Нож попал в книгу и сломался! И он, в общем и целом, жив. Жив!

Иван быстро вытащил нож за ручку, но ничего не почувствовал. Странно, лезвие цело. Цело и чисто. Ничего себе! Нет, правда, ничего себе! Эта книга, замечательная книга спасла его. Ему дали почитать. Вовка, сказал, что это кто-то из его друзей написал, но, несмотря на это – очень стоящая вещь. Верно, там стоит имя автора, знакомое такое имя, и он ее прочтет, теперь обязательно прочтет. Потом найдет этого Вовкиного друга, и обо всем расскажет. Надо только спрятать ее поглубже в карман, и – домой! Вот только сумка, а в ней продукты. И, вообще, где он?

Иван осмотрелся и только тут вспомнил про небольшую фигурку, застывшую в метрах двадцати от него.

Какой-то мальчик…. Со школьным рюкзаком.

– Эй? – проговорил Иван. – Эй, не бойся. Скажи, где мы? Ну… какая тут станция рядом, а?